Вдруг что-то надломилось в мире, что-то треснуло, и картина больше не была совершенной. Где эта маленькая трещинка? Не видно ее! Но она есть. Все теперь не то, нет больше блаженства. Никаких чувств. Нет, есть одно! Шевельнулось где-то в глубине. Беспокойство. Еле заметное, но можно жить и с ним. Свободные пальцы гончаров прекратили судорожно сжиматься и разжиматься. Только теперь до Элабинта полностью дошел смысл последней надписи. Он стал создавать в уме значение других надписей, прочитывая зрительные образы из памяти. Когда душу наполняло блаженство, ум не мог проделывать эту операцию. Ум не мог мыслить!
На него были уставлены две пары черных глаз. Они, как и цилиндрические пористые головы, были снова совершенно реальны. Но как же уродливы они были, эти наспех скроенные куклы в несоразмерной одежде, из щелей которой, как омертвелые внутренности, торчали грязные лохмотья. Глядя на них, Элабинт чувствовал недоумение: как они вообще могут существовать, эти мерзкие страшилища? Он захотел оттолкнуть их подальше от себя или схватить и разорвать на части. Это казалось легким делом: они были такие непрочные, сшитые гнилыми нитками! Он поднял руки с намеренеием разорвать, как лист бумаги, сначала одного, потом другого, но увидел рукава шубы и вспомнил вдруг, с удивлением, с гадливостью, с отчаянием, что он такой же, как они.
Руки его опустились. Он не лучше их, он не достоин созерцать красоту... Он не знает, как появился в этом мире, зачем живет, и что будет с ним, когда он исчезнет. Ведь написано, что все люди конечны! Он же не придал этому значения, когда прочитал, упоенный обманчивым чувством гармонии, которого теперь не стало. Не придал значения, как будто смерть распространяется на всех, кроме него.
Вдруг он по-настоящему осознал, что однажды исчезнет, осознал на неуловимый миг и потом снова не понимал этой простой истины в полной мере. Но ужас от прикосновения к холодному слепому чудовищу остался. Память об этом чувстве не отпустит его теперь до самого конца.
Нет ничего хуже одиночества, решил он. Быть уродливым, слабым, ничего не понимающим, трясущимся от холода и страха и вдобавок одиноким — невыносимо. Если будут рядом другие такие же, то все остальное вынести можно. Возникла в воображении картина, как он один просыпается на морозе, посреди безобразной черной улицы под серым небом, и никого нет рядом, никто не даст теплую одежду, никто не поведет в убежище, никто не объяснит, где он, и как здесь надо жить. А ведь так
