Идет вдоль шоссе и не слышит из-за машин, как шуршит соль под ногами, только чувствует шершавую вибрацию. Когда наконец доходит до калитки в высоком заборе и пересекает границу серого машинного снега и снега чистого, начинает слышать скрип: от главной аллеи парка далеко, и снег не утоптан в беззвучную корку.
Губы плотно сжаты, и нижнюю скрывает шарф. Рот разомкнуть страшно: кажется, тогда поднимется вихрь, и внутрь втянет все кубокилометры ледяной прозрачности. Дышит через нос и чувствует влагу по ободкам ноздрей, так что старается не выдыхать слишком сильно, чтобы жидкость не сорвало и не разнесло по губам.
В этой части парка — поле, еще не засаженное деревьями, и местность поднимается, так что если не вертеть головой, не будут бросаться в глаза желтый одноэтажный домик музея с краю, и тогда могло бы вообразиться, что здесь бескрайняя пустошь. Но гул машин за спиной напоминает о правде: это маленький парк не так уж далеко от центра, раскинувшийся на холмах по высокому берегу реки.
Приехал сюда с намерением; на метро с дальней окраины; чтобы, поднявшись еще немного выше, увидеть ряды яблонь на ровной километровой площадке. За ними начинаются овраги и спуск к реке; там асфальтовая, а затем из красного мелкого графия набережная, где гуляют сотни пар, держась за руки, и некоторые пришли в слишком тонких перчатках, так что руки их стынут, но вначале, еще не спрятав руки в карманы, они чувствуют тепло друг друга сквозь ткань. На той стороне реки огромный пустырь с широким и мелким песчаным карьером, где летом гоняют на кроссовых мотоциклах, а зимой увидишь иногда собаку или ворона. Не хотелось бы оказаться там ночью, да и здесь, на узкой тропке среди нетронутого снега, будет не по себе. А вот у метро, где еще часа два после того, как стемнеет, сохраняется мощный теплый поток людей, не одиноко и не страшно, а даже весело, даже как будто празднуешь вместе с ними общую победу над ночью.
Темнеть начнет скоро. Пока еще кажется, что день в разгаре, особенно если смотреть на запад. Небо там ярко-голубое, как в жаркий летний полдень. Пока не нужно думать о сумерках. Главное, что когда подъем кончится, взгляду откроются ряды яблонь. Солнце как раз будет над горизонтом, покрасневшее, и его лучи пронзят яблоневую рощу тысячей игл и создадут иллюзию, будто это совсем другие яблони, из детского воспоминания, из воспоминания о компьютерной игре.
В той игре вид был как бы из глаз, и земная поверхность, холмы, ущелья, города, рисовались объемными и угловатыми, а предметы помельче, такие как люди — плоскими и в мелких квадратиках, если присмотреться вблизи. Игра создавала впечатление путешествий по гигантскому миру. Когда игрок направлял героя в порт и нажимал кнопочку "сесть на корабль" или подводил к невидимому рубежу на местности и нажимал "да, я хочу уйти с локации", ему показывали карту, и точка, изображающая героя, двигалась по суше или морю, оставляя за собой линию маршрута, и циферки бежали в углу экрана, показывая, сколько дней герой в пути. На самом деле, мирок той игры состоял всего из нескольких городков по три улицы в каждом, с холмистыми, чтобы казаться протяженнее, окрестностями. Кое-где были натыканы деревьями с плоскими кронами, с листвой как рыбацкая сеть с застрявшими водорослями. Иногда попадалось озеро, деревенька, кладбище, руины древнего города, с нарисованным на какой-нибудь стене входом в подземелье. Ходу по округе каждого города из конца в конец было минут пятнадцать — меньше чем пройти от метро до яблонь здесь, в парке.
