Выскочил Леонид Константинович, бегло огляделся, спросил: уехали ли за Митькой?
— Разом, — ответила Матрена.
— Да? Ну ладно. А у тебя Елка где, Макар? Оседлал бы да к Митричу, пускай, мол, сюда гонит. Догадается зачем.
Макар, темноволосый крепкий старик, приподнял толстый деревянный конец, который у него вместо правой ноги.
— Разве што на колоде, Леонид Константиныч. Я сегодня шорничаю. Елку бригадир на ферму нарядил с Васюхой.
Председатель нетерпеливо покрутил головой, отыскивая, кого бы еще послать к Митричу, потом махнул рукой, дескать, самому на газике быстрее выйдет.
— Чего хоть там делается-то? — спросил у него Макар.
— Дело! — ответил председатель и дал сигнал, чтобы расступились перед машиной.
— Знамо, не безделица, — сказал Макар вслед газику и, поднимая повыше колоду, чтобы не путалась в траве, пошел к дому напротив, где в ватных штанах, в валенках, в просаленной до черноты солдатской фуражке прел на солнышке дед Александр Клещов.
Почувствовав, что кто-то сел рядом, дед встрепенулся. Из цигарки, что тлела у него под носом, посыпались искры. Он раздвинул пошире колени и зашевелил валенками, вминая искорки в пыль.
— Чего шебаршишься, как жук? — проворчал Макар и тоже достал круглую банку с табаком, постукал по ней пальцем, чтобы махорка отстала от крышки и не просыпалась зря, скрутил цигарку поосновательней и, прежде чем склеить ее, заключил для себя: — Это хрен не приятель будет, коли на обряд не позовет… А чудно… Уж чудно, дак чудно и есть. Всю жизнь мужика мытарили за горшки, а тут — на вота! — Закурил, поглядел на дремлющего рядом деда, ткнул его колодой в валенок: — Проснись, баррикада! Гляди, говорю, скоко машин к приятелю понаехало!
Дед закивал головой:
— Да, да, да, да!..
Остальной народ тоже стал потихоньку расходиться от Михайлова полисада. Это пока Митьку найдут, да председатель привезет Митрича, — сколько времени-то уйдет? А на овинниках свое сено еще не прибрано. В крайнем случае, с овинников-то и прибежать недолго.
Большая лаковая коробка, привезенная с выставки, лежала на столе, за которым сидели гости. Они, видать, уже нагляделись на нее, пока везли, и теперь говорили о чем-то, а ее трогали и двигали с места на место, даже и не замечая, что трогают и двигают.
Разговор у гостей был, очевидно, важный из важных, если они, едва вручив хозяину награду (или подарок? — толком он еще так и не знал) стали говорить меж собой.
Михаил Лукич сидел у переборки на стуле, сложив руки на коленях. Матрена стояла подле него и, будто собралась фотографироваться со стариком, держала одну руку у него на плече. И оба одервенели тут. Он силился что-нибудь понять из разговора или вспомнить имена гостей (все ведь назывались, кода руку трясли с наградой), но ни того, ни другого у его не получалось — разговор у них незнакомый для него, и имен больно много для одного раза. Матрена приглядывала за коробкой и думала, как бы убрать ее от греха, а то вон уж на край сдвинули. Чего доброго, махнет который рукой — и спросить потом не с кого.
