— Дядя Макар, а песни-то когда будут? — нарочно тихо спросил Денис, чтобы проверить, действительно ли старики уснули.
— Песни-то? — сразу отозвался Макар. — А их на воле петь нельзя. Хулианство будет. И подпевала-то, гляди, полудеят как. Ты попроси лучше, чтобы я рассказал тебе чего-нито.
— А чего попросить?
— А я не знаю. Чего хошь, то и расскажу. Языком-то вертеть — не горшки ляпать.
— Тогда, кстати, откуда здесь гончарное дело взялось? Это что, традиционное ремесло здесь?
Макар сморщился в улыбке, покачал головой, дескать введешь ты меня во грех, парень! Потом вытянул по песку свою здоровую ногу, достал из кармана жестянку с табаком, постукал по ней тяжелым пальцем, аккуратно свернул цигарку, раскурил ее, опять покачал головой.
— Да, парень… Ну дак вот, слушай…
Второй рассказ Макара.
— Точно-то я не скажу, когда это было. И Михайла, пожалуй, не скажет. Может, уж полтыщи лет прошло. А может, и больше. Леса тут у нас стояли темные. А на краю лесов было два города — с того конца город и с этого. И дорога от одного к другому была только что по Волге. До Волги-то тут верст десять, што ли. Скоко, Михайла?
— Не трогайте его, он спит, — сказал Денис.
— Двенадцать считают, — отозвался Михаил Лукич, не открывая глаз.
— Видал, как он спит-то? Ну вот… И в каждом городе по своему князю было. Звали их так: который внизу по течению жил, тот был Нижний князь-батюшко, а который вверху — Верхний. Жили они меж собой мирно, потому как всего у них вдоволь было. Сыновей, дочек женили из княжества в княжество. Ездили гоститься друг к дружке по реке. А река-то тут вон какого крюка дает! Ну, ездили они эдак, ездили, а потом свиделись опять и говорит один другому: «Пробовал я этта, Верхний князь-батюшко, в бесповетрие посуху к тебе пройти, да не прошлось. Дружинушку взял малую, токо от зверья от какого оборониться, а напал в лесу на силу великую. Еле копыта унес». «И я, Нижний князь-батюшко, — говорит Верхний, — этта попосуху к тебе пошел, да вернулся. Дружиушку-то снарядил токо чтобы от зверья встречного оборониться, а напал на неведомую силу. И поминал бы ты меня теперича, Нижний князь-батюшко, как бы не я ее, а она меня наперед увидала». «И ты бы меня поминал, как бы не я первый увидал супротивную силу», — ответствовал Нижний. «А што же это ты не храбрый какой, Нижний князь-батюшко?» — попенял Верхний, да и самого его попеняли тем же.
— Ну, потужили князья маленько, по ковшичку да по другому сладкой бражки выпили, а, выпимши, и расхрабрились, расхорохорились. «Ты вот пенял меня, Нижний князь-батюшко, што я-де не больно храбер из себя? А вот поглядишь, как соберу ужо дружину, што и числом не счесть и мерой не обмерять, да как приду к тебе прямиком через леса, и задашь ты мне пир на весь мир!» — захорохорился Верхний князь. «Погоди, Верхний князь-батюшко! — захорохорился и Нижний. — Вот как кликну я клич, да как рать несметная мне откликнется, да как велю я ей идти за мной прямиком через леса в твой град честной, так и задашь ты мне пир!» Долго они эдак хорохорились. Что один другому скажет, то и в ответ услышит. И так громко говорили, што и в том, и в другом бы городе слыхать было, да эхо не знало, которому вторить, А не знавши, помалкивало, и спор этот так и остался промеж князей, никем не ведомый.
