— Я всё сейчас выясню.
— Ма! Остынь!
— А что тут особенного? Я — твоя мать, а он уже не мальчик, должен понять меня. Кстати, сколько ему?
— Ма, я в паспорт к нему не заглядывала.
— И зря. Это надо делать. Я — деликатно.
— Ма, ну я тебя прошу! А то я начну сейчас отбивать у тебя твоё пугало.
— А я — у тебя. Согласна?
— А наследство на труды, ма?
— Бессовестная!
Люба пересела к матери, положила голову ей на грудь, подольстилась:
— Угу, яблонька моя кудрявая, а я — твоё яблочко.
— Да-да, яблочко, яблочко.
Но когда мужчины вернулись, маман не преминула «показаться» Сокольникову. Она почти не пила, много и интересно говорила, смеялась, открывая удивительно ровные белые зубы. Однако танцевать выходила только с мужем и вела себя с ним так, словно была в руках пылкого любовника и едва сдерживала ответное чувство. Но для Сокольникова этого было мало. Он — не лингвист, заморивший себя бесплотными изысканиями сущности грамматических построений и пребывающий на излёте физических сил. Пусть тот изумляется поведением жены и прижимает её в танце ребром ладони с оттопыренным мизинцем. Сокольников — практик, крепкий духом и хваткой, и эти трюки много повидавшей женщины не имеют для него реального смысла, если рядом — вот под его рукой — молодое, красивое, страстное и не вникающее в сложности бытия существо. Не уходя из-за столика (к чёрту эти танцы!) они от души веселились, наблюдая, как отвисает губа у членкора от того, что к нему жмётся милая в общем-то дама.
Маман всё поняла, что хотела понять: её дочь и Сокольников увлечены друг другом, и всё-таки, когда уже одевались к выходу, она изловчилась задать ему двусмысленно звучащий вопрос:
— А я вам разве не подхожу?
Сокольников улыбнулся:
— Очень подходите. В качестве милой тёщи, что и прошу вас принять совершенно серьёзно. Вас — тоже, — наклонил он голову к членкору и услышал в ответ сентенцию:
— Жизнь, в сущности, это — постоянная реализация выбора между «да» и «нет», «хочу» и «не хочу», «за» и «контра».
Всего через три месяца после этого вечера маман прислала вырезку из «Учительской газеты» с некрологом на своего теорграмматика, а теперь вот и Люба может ответить тем же. «Освободилась…»
А что? Может быть и так… Освободилась от необходимости жить в чуждом в общем-то ей селе, от каждодневного безделья и скуки длинных вечеров, от подступающей злости на него, на себя, на селян, не принимающих её за свою. Освободилась от его неожиданного бессилия и угнетающего ночного молчания с сигаретой у морозного окна, освободилась от отчаянного хрипа Высоцкого, что на весь дом — до дрожания посуды в стенке — ежевечерне просил: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…»
