— Ну, что, батя, запустил ты меня в эту сферу и бросил? — спросил он, оценочно оглядывая толпящуюся у прилавков начальствующую публику. — Это кто в такой кожанке? Вон, у кондитерской лавки…
— Предрик из-за Волги, — мельком глянув в толпу, ответил отец. — А что?
— Так. Кожа на нём приличная. Я говорю, бросил ты меня. Я уже год в инструкторах, и, по-моему, никто не торопится видеть меня в замзавах хотя бы.
— Ну, почему «бросил»? С шеи я тебя сейчас поспущу — не обессудь, не те времена. А за спиной у меня подержишься, чтобы ниже куда не сдуло, поскольку интересуют тебя только кожа да рожи. И ничего больше.
— И на том, бать, спасибо, — проглотил обиду Игорь.
— На здоровье. Подвернётся момент, подсажу, сколько смогу, но ты и сам царапайся, стремись. Батя не вечен, как всё на земле.
— Эх, а-яй! Чего это тебя на философию потянуло? — спросил Игорь, но не стал вглядываться в лицо отца, как надо было при таком вопросе. Боясь напороться на жёсткость его глаз, уткнулся вытянутыми губами, носом и взглядом в чашку, выцеживая из неё остатки остывшего кофе.
— Жизнь — она разная, — Сокольников устало улыбнулся сыну, легко трепнул его за ухо и оставил одного у стойки.
Вот теперь Игорь понял, почему отец «поспустил с шеи» его и Васятку — перестал помогать сыновьям деньгами. Отлично срубленный в декоративно-русском стиле особняк в глубине то ли рощи, то ли старого парка, конечно же, влетел ему в копейку. Хорош домок-теремок! Надолго кому-то хватит.
Любу Игорь знал — знакомил отец. До отъезда её сюда встречались и запросто разговаривали, поэтому и вообще-то, никогда не стеснявшийся в общении с людьми, он повёл себя с ней не как с вдовой отца, а как с давно и близко знакомой сверстницей.
— Кто-кто в тереме живёт? — спросил шутейно, словно и не сидел с ней полчаса назад за поминальным столом.
Но ведь он явился к ней в момент, когда она, не то чтобы в трансе, но и отнюдь не без грусти перебирала в памяти эпизоды короткой жизни с отцом этого полнеющего уже молодца, и тон, выбранный им, оказался для неё сейчас не самым верным.
— Мышка-вдовушка, — ответила Люба так, чтобы он вспомнил, к кому и откуда пришёл.
Игорь вспомнил, но лишь слегка.
— Нелепо и грустно всё это, — сказал он, пожав плечами. — Был батя, и нет бати… Я разденусь?
— У тебя много вопросов ко мне?
— Нет, но наши уже уехали с Кащеем.
— Это и будет темой разговора?
— Не это! — Игорь бросил шапку на шкаф, на открытую его дверцу повесил дублёнку, поморщился на занавешенное чёрным крепом зеркало, прижал ладонями волосы на висках и примиряющее улыбнулся. — Слушай, ма-моч-ка, я понимаю, что прихожусь тебе всего лишь пасынком, но, может, сменишь гнев на милость? Был батя, нет бати, батю жалко! Мне, наверно, не меньше других. Но жизнь-то… — он подвигал пальцами, показывая, как торопливо бежит жизнь. — Ты отлично держалась на поминках, растрогала и очаровала всех районных тузов, да и областные валеты не прочь были утешить тебя на груди.
