— В мертвом гите! В мертвом гите! — пронесся по трибунам стон.
Значит, голова в голову, рядом. И только после совещания судьи решили, что все-таки полголовы за нами, чуть больше носа.
Катомский въехал победителем в паддок и стянул с головы красный картуз. Ипподром встал.
Призовой день клонился к закату. Воздух остывал от страстей. Публика рассеивалась. Разъезжались фургоны с лошадьми. Конюх вел через круг захромавшую лошадь. Эх-Откровенный-Разговор, уже после бега освежившийся, хрустел сеном. Прислушиваясь, как Родион ест, Катомский убирал в наследственный сундук таинственные мази, бутылочки и прочие приспособления. Становилось все тише. К нам никто не подходил. Обычно — толпились. Разговоры. Шутки. Тащат кто-куда. И вдруг — выиграли, и никого. Причину мы знали: после победы цены на наших лошадей поднялись и мы сделались для многих, так сказать, не интересны. Барышник Дик Дайс посмотрел на меня как в пространство.
— Ну, что? — заговорил тут Катомский, глядя, как мы с Гришей поникли. — Где же ваши друзья?
Он иронически выговорил «друзья» и смотрел на нас взглядом усталой опытности.
— Где, — все также продолжал Всеволод Александрович, — Дик Дайс? Джек? Джон?
С каждым именем мы все ниже опускали головы.
— Где боксер?
— Боксер уехал в Маслобоево! — попробовал отбиться Гриша.
«Маслобоевом» называлось переиначенное Гришей Масселборо, шотландский городок, где как раз не было известных ограничений.
— Хорошо, боксер в Маслобоеве, — не отступал Катомский, — а где же Грей?
То был удар. Мы всегда знали, что большинство крутится возле нас из интереса. Но Грей Рэнсом был случай особый.
Однажды на ипподроме проминали очень резвого рысака. За работой наблюдал высокий стройный парень моих лет.
— Что за лошадь? — спросили мы.
— Принц.
— Чья?
— Моя.
Истрепанный немилосердной ездой «ягуар» и лошадь по кличке «Принц». Грей Рэнсом удивительно привязался к нам. Он готов был пропадать с нами целые дни.
— Где же ваш Грей?
И маэстро удалился на покой.
Установилось ночное небо. Зажглись огни Королевского Лидо. Супер сиял своими окнами. В той стороне, где Ливерпуль, поднималось темное зарево. Всюду двигалась своим чередом чужая жизнь, оставляя нас с краю. Мы собрались в кафе Королевского Лидо есть грибы. Это сделалось у нас правилом, чтобы сохранить, как обычно бывает за рубежом, защитный кокон родного обихода: уезжает человек за тридевять земель и сразу же спрашивает черного хлеба.
— О’кэй! — раздалось у нас за спиной.
