Или не Таня. Черт знает что стояло перед писателем Бурковым.
— Приятно было познакомиться! — взвизгнул он от входной двери, уволакивая пакеты с пожитками. — Как ваше имя, сэр? — Бурков отчего-то вообразил себя героем пошлой английской комедии, в которой все относятся ко всему предельно легко.
— Алексей, — прошептала Таня.
— Значит, тезки! Ох-ха-ха! — хохоча, он сбежал по лестнице и рванулся к машине.
Куда? Рука сжала ключ зажигания и бессильно потухла. Домой? К Ольге?
«Ну, она-то хоть сука, но точно баба!» — подумал Бурков.
Ольга Юрьевна не стала убирать посуду после ужина, предоставив эту честь домработнице.
С пьяной грацией проплыла в ванную, обернулась на Буркова.
— Где будешь… — помедлила, — отдыхать?
— Где всегда, — испуганно ответил он, — на своем месте.
— Надумаешь, заглядывай, — Ольга Юрьевна гадко усмехнулась, — попрыгунчик.
К своему ужасу, писатель Бурков переспал с женой. И не один раз. Они даже, как в студенческие годы, бегали курить на кухню. А когда осталась всего одна сигарета, с нежным спокойствием передавали ее друг другу и выпускали дым в темноту.
Под утро Бурков наконец забылся.
Ольга Юрьевна прокралась к мобильному и отправила дочери сообщение:
СКАЖИ ПЕСАТЕЛЮ ЧТО ПУСТЬ ПОКА ПОВРЕМИНИТ
от: Мама 26/08/06
Было слишком жарко, чтобы сидеть в кафе. Они встретились у Киевского вокзала и медленно пошли к набережной. В широком нагрудном кармане Анжелиного сарафана побрякивали в тон шагу ключи от Дашиной квартиры. Около гостиницы «Украина» Кульберг взял ее за руку. Осторожно. Она ответила жадным пожатием и сразу отняла ладонь. Несколько минут они стояли у заржавленного, местами обломанного парапета и смотрели в воду Москвы-реки. Изредка показывались рыбы. Анжела показывала на них, радостно взвизгивая, и Кульберг, улыбаясь, тоже различал маленькие тушки среди водорослей и вздыбленных кусков арматуры.
Он снова взял ее за руку и повел мимо пивоваренного заводика, где за воротами надсаживались собаки, к зеленому склону. Рядом расположилась, радуя глаз, стоянка машин. Она молчала, и Коля понимал, почему. Она ждала. Она требовала принести жертву — вознаграждением должно было стать ее тело и, возможно, любовь.
На склоне Коля повалил ее на траву и лихо задрал сарафанчик. Под ним обнаружилась грудь без лифчика, которая подрагивала от слабого летнего ветра. Он бросился лицом в ее грудь, целовал, посасывал, покусывал, а она лежала покорно, выдавая себя дыханием. Кульберг терся об ее голые, чуть мокрые ляжки, она хрипло сказала:
