Известная метафора графоманов, но она так же верна, как тот факт, что бутылочные осколки блестят в темноте.
Таня не стала отпираться, и это было хуже всего.
Она просто стояла, опустив руки по краям своего искусственного тела. Не плакала.
Бурков яростно скакал козлом, кричал, разбрасывал веером фотографии здоровенного бровастого мужика, изрисованного красным хирургическим фломастером.
— Почему ты не сказала? — неистовствовал Бурков.
— Как ты себе это представляешь? — трезво ответила Таня.
Первый раз жена позвонила прошлым вечером. Ее голос дрожал и, словно заправленный в мембрану бензин, переливался всеми соцветиями низменного удовольствия. Голос необыкновенно, с какой-то сатанинской ясностью давал представление о ней всей, целиком. Онемев у трубки, Бурков будто бы видел свою ведьму — с разбросанными волосами, с сигаретой в зубах, она похлопывала себя по бедру и сардонически хохотала.
Это было прозрением ада — он бросил трубку.
Сначала все показалось мерзким фокусом, и лишь активность, проявленная женой, заставила Буркова поверить.
Никогда не знавшая компьютера, она подрядила какую-то сволочь, и сволочь заботливо отсканировала не только Танины фотографии, но и копию истории болезни и все это прислала на почтовый ящик Буркова. Все время звонили какие-то люди, которые, как выяснилось, давно все знали и тайком над Бурковым посмеивались.
Он бросился к Тане. Из машины набрал жену. К его изумлению, собственный голос звучал виновато и как-то коллаборационистски.
— Оля? А это я, — сказал Бурков, когда она сняла трубку.
— О, привет! — ответила жена.
«Это все — кошмарный бред! Почему она так разговаривает, мы разве не разводимся?..» — в отчаянии подумал Бурков.
Он постарался сосредоточиться.
— Откуда эта информация?
— Это от Даши, — невозмутимо сказала жена, — у нее сейчас парень, отличный, кстати, парень, очень хороший, медик, и он привел своего друга, и этот друг, он…
— Понятно, — перебил Бурков, — Даша, прошу прощения, это такая тупая колдобина на тонких ножках, которая курит с десяти лет, колется, пьет и заодно угощает нашу Анжелочку?
— Свинья! — Ольга Юрьевна отсоединилась.
Бурков почувствовал, как в нем расправляет крылья дремавшая ярость. Позвонил дочке. Она тоже не пожелала долго его слушать.
Потом была сцена у Тани.
— Это позор! Позор! — орал Бурков, раскрывая ящики шкафов и комодов, бессистемно вырывая оттуда, как ему казалось, свои вещи.
— Прости меня, пожалуйста, — потерянно твердила Таня.
