— Вставай, похлебай хоть редьки с квасом.
Ераско от еды отказался и, одев свою котомку, быстро зашагал к леску.
— Вот что, ребята, — рассказывал он милиционерам, — мертвеца я видел сегодня ночью. Так я плантую. Одному из нас надо спрятаться в Наймушинском переулке на берегу озера. Как только мертвец появится на лодке, не трогать. Пускай идет в село, свою комедь ломает. Когда отойдет от берега, лодку надо перегнать в другое место. А мы с тобой, — обратился Ераско к другому милиционеру, — будем ждать мертвеца на перекрестке. Тут и приступим к нему с двух сторон.
День тянулся утомительно долго, и как только стемнело, они направились к селу. Ераско занял с одним из милиционеров наблюдательный пункт, второй — направился к озеру. Выплывала луна. Посеребрила водную гладь и залила спящее село бледным светом. Ждать пришлось недолго. Белый саван, казалось, выплыл из переулка и леденящим, хватающим за сердце голосом протянул заунывно:
— Давит меня земля, давит!
Преодолевая страх, бобыль подал знак своему товарищу и, выхватив оружие, они метнулись к «мертвецу». Тот скинул с себя саван. Ераско узнал расстригу. Никодим, сделав огромный прыжок, навалился на милиционера и подмял его под себя. Стрелять было нельзя. Ераско бегал вокруг барахтавшихся людей и, выбрав момент, стукнул Елеонского по голове рукояткой револьвера. Никодим затих.
Скрутив руки «мертвецу», милиционер дал свисток своему товарищу, сидевшему в засаде у озера.
В полдень Никодима привезли в уездную милицию.
— Откуда, муж праведный, явился? — рассматривая обросшего Никодима, спросил Осокин.
— Из мира, где несть ни печали, ни воздыхания, а жизнь вечная, — смиренно ответил тот и опустил глаза на пол.
— Давно скончались?
Расстрига вздохнул.
— В девятнадцатом году при крушении града Гоморры сиречь Марамыша. Нет ли у вас покурить? — спросил он уже беспечно.
— Удивительно, как вы сохранились в земле, — спрятав улыбку, произнес Осокин и передал Никодиму табак.
— Тело мое нетленно, душа бессмертна…
Сидевший у порога комнаты с винтовкой в руке Ераско сплюнул.
— Дать ему, лохматому чорту, по загривку и весь разговор, — заметил он сердито.
— Пришвартоваться к месту! — видя, что бобыль поднимается от порога, скомандовал ему Федот.
Елеонский скосил глаза на Ераска.
— У мудрого Соломона сказано: на разумного сильнее действует выговор, чем на глупого сто ударов, — и, повернувшись к Осокину, он произнес елейно: — Продолжим нашу душеспасительную беседу…
