…Душевный подъем, который испытывала Устинья во время стычки казаков с мужиками, и чувство первой победы, одержанной над хозяином, прошли, и женщина, возвратившись к своему возу, легла на мешки. Дед Черноскутов увел лошадей к берегу Тобола на пастбище. Устинья долго лежала с открытыми глазами, провожая взглядом медленно плывущие над степью облака. Повернулась на бок и, увидев шагавшего с уздами Черноскутова, спросила:
— Лошади к воде не подойдут?
— Нет, — ответил тот, — берег крутой, поить придется выше мельницы.
Устинья боялась, что потная лошадь может напиться холодной воды и обезножить. Старик, бросив узду, уселся возле возов. Он вытащил хомут и стал перетягивать ослабевший гуж.
— А смелая ты, — продолжая возиться с хомутом, заметил он, — кабы не ты, быть бы свалке. В контору-то пойдешь? — спросил он Устинью.
— Нет! — и, помолчав, добавила: — Нечего мне там делать…
— Смотри, как хочешь. А хозяин-то тебе знаком, что ли? — продолжал допытываться дед.
— Знаю по Марамышу, — неохотно отозвалась Устинья.
— Может, без очереди смелем? — глаза Черноскутова вопросительно уставились на женщину.
Устинья сдвинула брови.
— Подождем, люди раньше нашего приехали. Пускай мелят…
Дед принялся за хомут. «С характером бабочка, — подумал он про нее, — камень. Что задумает, на том и поставит».
— С хлебом-то у нас плохо, — протянул он.
— Ничего, не горюй, проживем. Теперь будут молоть круглые сутки. Может, завтра к вечеру смелем, — и, увидев подходившего Умара, Устинья приподнялась на возу.
— Ассаляу маликум! — поздоровался тот по-казахски.
Одежда Умара была местами перепачкана мукой, и его широкое скуластое лицо сияло радостью.
— Похоже, смолол? — спросил его дед.
— Да, теперь аул ехать можно. Мука есть, насыбай[1] есть, — и, вынув небольшую склянку с табаком, он предложил Черноскутову: — Маленько жуем…
Дед взял щепоть и заложил за щеку.
— Твоя дочка шибко хороший! — Умар кивнул в сторону Устиньи, — настоящий джигит. Ей бы шокпар[2] в руки и на коня, — продолжал он.
Устинья улыбнулась. Похвала Умара была ей приятна.
— Да, боевая бабочка!. — согласился Черноскутов. — На ногу ей не наступишь.
Вскоре Умар принес к возу Устиньи горячий чайник. Подошли еще двое казахов и сосновский мужик, смоловший хлеб раньше Силы Ведерникова.
— Чай мало-мало пьем, потом домой едем, — расставляя чашки на подосланном Устиньей полотенце, заговорил оживленно Умар, — шибко хорошо сказал твой дочка! — повернулся он к деду. — Когда всем аулом бросим мельница, хозяину плохо…
