— Я бы рад потонуть, — приглушенно сказал сосед, — да не умею. Я же бессмертный… И чего ты раскипятился? Твое желание исполняется. Теперь наверняка твоя жена вернется к тебе. Разве ты не об этом мечтал?
— Мечтал, мечтал, — буркнул раздраженно Климов. — Только на черта мне твой потоп? Без этого нельзя, что ли?
— Счастья надо добиваться упорным трудом, — сказал сосед голосом матери Климова. — Только в испытаниях выковывается настоящее счастье.
Климов вздрогнул. Он узнал надоевшие нравоучения.
— Пересмешник, — сказал он. — Хулиган. Я на тебя в ЖКО пожалуюсь, что жильцов топишь.
— А я на тебя в местком анонимку напишу, — мстительно сказал сосед, что ты в бога веришь и с соседями ругаешься. Вот!
— А я в тебя не верю! Нужен ты мне!
— Софи–и–ст! — насмешливо протянул сосед. — Схоластик. В бога не веришь, а с богом ругаешься. Во даешь!
Климов подставил ведро и пошел выливать наполненное.
— Простите, — спросил он старушку на кухне, — вы не знаете, кто живет надо мной?
— Кто–нибудь да живет, — ответила старушка. — Человек живет какой–нибудь.
— Мужчина или женщина?
— Или мужчина, или женщина, — ответила она, — или оба сразу. Уж это непременно. А вот вы где живете?
— Здесь! — удивился Климов. — Уже месяц!
— Ишь чего. А я и не видела такого, — спокойно сказала старушка и пошла доваривать щи.
Через час потоп прекратился. Климов вымок и взмок, пока выливал воду и вытирал пол. Ругаться больше не хотелось. Он уже убедился в том, что конфликтовать с соседями хлопотно, а с богом — глупо. Даже если такого и не существует.
То и дело он подходил к зеркалу и всматривался в затуманенное стекло. Ему казалось, что лицо его изменяется без перерыва. Ощущение было чисто физическое. Словно бы поверхность лица стала размягченной, текучей, и движения мышц подчас не совпадали с его желанием нахмуриться, скажем, или улыбнуться. Хотелось сбросить эту раздражающую маску, он часто дотрагивался до лица, пытаясь избавиться от тягостного ощущения, но оно не уменьшалось.
В свое время из маленького ребенка он превратился в мальчика, потом в худого веснушчатого подростка, в юношу, мужчину, и все эти естественные метаморфозы никого и никогда не удивляли. Так заведено. Человеку свойственно не только ошибаться, но и изменяться до тех пор, пока последняя перемена не растворит его в земле. И как знать, думал в эти часы Климов, быть может, его теперешняя метаморфоза тоже закономерна, просто более редка и менее известна. Ведь был он когда–то ребенком, и ничего никто не удивляется, что тот, позавчерашний маленький Климов, и этот, тридцатилетний, — один и тот же человек.
