Потом каждый начинает жить дольше, времени становится побольше, умирают реже, страх можно собрать и отложить, и в конце концов отвести ему один-единственный день в году, когда вы можете призадуматься о ночи и утренней заре, о весне, об осени, о том, что значит родиться и что значит умереть.
И все это накапливается, складывается. Четыре тысячи лет назад, одна тысяча или в нынешний год — там или тут, — но празднества все одинаковые…
— Праздник Самайна…
— Время Мертвых…
— Всех Душ… Всех святых.
— День Мертвых.
— El Dia de Muerte.
— Канун Дня Всех святых.
— Канун Всех святых.
Неуверенные голоса мальчишек, посланные вверх, сквозь слои времени, из всех стран, из всех веков, перечисляли праздники, по сути дела одинаковые.
— Отлично, мальчики, отлично.
Где-то вдали городские башенные часы пробили три четверти двенадцатого.
— Полночь близится, мальчики. Канун Всех святых почти прошел.
— Нет, послушайте! — крикнул Том. — А как же Пифкин? Мы гонялись за ним по всем векам, хоронили его, выкапывали обратно, шли за его гробом, оплакивали на поминках. Так жив он или нет?
— Ага! — подхватили все. — Спасли мы его или нет?
— И правда — спасли или нет?..
Смерч вглядывался в даль. Мальчишки стали смотреть туда же, а там, за оврагом, стоял дом, в котором один за другим гасли огни.
— Это больница, где он лежит. Но вы сбегайте к нему домой. Постучите в последнюю дверь, крикните в последний раз: «Сласти или страсти-мордасти?» Это будет главный, последний вопрос. Ступайте, добейтесь ответа. Мистер Марлей, а ну-ка, проводите их — честью!
Входная дверь распахнулась — р-р-раз!
Марлей-молоток скривил свою перевязанную физиономию и засвистел им вслед на прощанье — а мальчишки съехали по перилам и наперегонки побежали к двери.
Но их остановил последний вопрос Смерча:
— Ребятки! Скажите, что это было? Нынешний вечер, со мной — сласти или страсти-мордасти?
Мальчишки набрали полную грудь воздуха, задержали, а потом выпалили единым духом:
— Ух ты, мистер Смерч, и то и другое!
Гркж! — стукнул Марлей-молоток.
Бряк! — хлопнула дверь.
И мальчишки припустились бегом, бегом, во всю прыть, вниз, через овраг, вверх по улицам, жарко дыша, роняя маски и наступая на них ногами, пока не добежали наконец до крыльца пифкинского дома, и остановились, глядя то на больницу вдали, то на входную дверь дома Пифкина.
— Ты, давай ты, Том, — сказал Ральф.
И Том потихоньку стал подходить к дому, поставил ногу на первую ступеньку крыльца, потом на вторую, дошел до двери — и никак не мог собраться с духом постучать, боялся услышать последние новости о добром старом Пифкине. Пифкин — умер? Пифкина будут хоронить насовсем? Пифкин — сам Пифкин умер навсегда? Нет!
