Он продолжал путь до опушки леса, где нас застала ночь. Там своим примером я побудил его принять немного пищи; затем мы уснули на траве под деревом. Я рассчитывал, что на другой день он решится вернуться назад. И точно, некоторое время он смотрел на лежащую в долине церковь Апельсинов, на ведущие к ней бамбуковые аллеи, сделал несколько движений, как бы для того, чтобы возвратиться туда, но вдруг пошел в лес, держа все время путь на север. Я понял его намерение и тщетно старался удержать его. Около полудня мы прибыли на участок Золотого Песка. Он стремительно спустился к берегу моря, к тому месту, против которого погиб «Сен-Жеран». При виде Янтарного острова и пролива, гладкого как зеркало, он воскликнул: «Виргиния! О дорогая моя Виргиния!» и тотчас же упал в обморок. Мы с Домингом отнесли его в лес, где с большим трудом привели в чувство. Едва он пришел в себя, как захотел вернуться на берег моря; но так как мы упросили его не растравлять своего и нашего горя столь жестокими воспоминаниями, он пошел в другую сторону.
Так в течение недели посетил он все места, где бывал с подругой детства. Он прошел по тропинке, по которой она ходила просить прощения невольнице с Черной Реки; затем он увидел вновь берега речки Трех Грудей, где она сидела, не будучи в силах идти далее, и ту часть леса, где они заблудились. Все места, которые напоминали ему тревоги, игры, досуги, благодеяния его возлюбленной, — речку Длинной Горы, мой маленький домик, соседний водопад, дынное дерево, посаженное ею, полянки, где она любила бегать, перекрестки в лесу, где она бывало пела, — все исторгало у него слезы, и то самое эхо, которое столько раз отзывалось на крики их общей радости, теперь повторяло лишь эти скорбные слова: «Виргиния! О дорогая моя Виргиния!»
От этой дикой и бродячей жизни глаза его ввалились, лицо пожелтело, а здоровье все более и более ухудшалось. Так как я убежден, что чувство горя лишь увеличивается от воспоминаний о радостях и что страсти растут в уединении, я решился удалить моего несчастного друга от тех мест, которые вызывали воспоминания о потере, и отвести его на какую-нибудь часть острова, где он мог бы больше рассеяться. С этой целью я привел его на заселенные возвышенности участка Вильямс, где он никогда не бывал. Земледелие и торговля придавали много оживления и разнообразия этой части острова. Здесь были артели плотников, которые тесали бревна; другие артели распиливали их на доски; повозки двигались взад и вперед по дорогам; большие стада быков и лошадей паслись на обширных пастбищах, и вся местность была усеяна селениями. Возвышенное положение местности позволяло во многих местах возделывать различные породы европейских растений. Там и тут виднелись на равнине сжатые поля, ковры земляники по лесным просекам и изгороди из розовых кустов вдоль дорог. Свежесть воздуха, возбуждая нервы, была здорова для белых. С этих возвышенностей, расположенных посреди острова и окруженных большими лесами, не было видно ни моря, ни Порта Людовика, ни церкви Апельсинов, ничего того, что могло бы напомнить Полю о Виргинии. Даже горы, которые разветвляются на несколько отрогов возле Порта Людовика, представляют со стороны равнины Вильямса лишь широкий отрог, прямой и отвесный, на котором высится несколько пирамидальных утесов, собирающих вокруг себя тучи.
