Сам я спал плохо.
Мне стало завидно.
В тот вечер я спросил, может ли кто-нибудь съездить со мной ко мне домой. Я не был дома уже больше месяца, и мне нужно проверить почту. Ну, так, по крайней мере, я сказал им.
Медсестра с велосипедным браслетом отперла главную дверь. Я придержал ее, пропуская вперед медсестру Эту, потому что бабушка Ну называет меня джентльменом.
— Знаешь, Мэтт, достали эти таксисты. Звонят, что уже на месте, а выходишь — никого нет. И так каждый раз.
Если вы знаете Бристоль, то, вероятно, больница «Саутмид» вам тоже знакома. Это не психушка и не сумасшедший дом, или как вы там такое называете. Это обычная больница, но в ней есть психиатрическое отделение. До того как я сюда попал, я не знал, что так бывает. Мы прошли по туннелю, соединяющему желтый дом с остальной частью, и теперь перемещались мимо родильного отделения, где останавливаются такси.
Было холодно, и небо заволокли низкие серые тучи. Но все равно приятно было оказаться снаружи. Медсестра Эта натянула шарф на самый подбородок. Она поеживалась.
— Прости, не знаю, почему я на тебя сорвалась. Ты ведь не виноват.
— Трудное выдалось утро, — подсказал я.
— В каком смысле?
— Ну, не знаю, наверное, из-за Томаса.
Она покачала головой.
— Извини, что так получилось. Наверное, неприятно смотреть на подобные…
— Как он?
— С ним все в порядке, Мэтт.
Мимо нас торопливым шагом прошел мужчина с букетом цветов и огромным плюшевым медведем под мышкой.
— Вы дали ему успокоительное? Или как это называется?
— Э… Я не могу обсуждать пациентов. Я не хочу показаться невежливой, но тебя я тоже ни с кем не стану обсуждать.
Больше говорить было не о чем, но молчание получилось слишком напряженным. Я почувствовал себя неловко, поэтому предпринял еще одну попытку:
— Я здесь появился на свет. Ведь это то здание, где рождаются дети?
— Угу.
— Тогда я родился здесь. И сейчас в первый раз с тех пор попал в больницу.
— Правда? И никаких сломанных рук и ног?
— Нет, ни разу.
Я мог бы рассказать ей, что я часто бывал в таких местах с Саймоном: по субботам мы с ездили в больницу «Френчей», куда он ходил с мамой на занятия по развитию речи, а мы с отцом оставались сидеть в машине и играли в слова.
Обычно я замечал, как они выходили на улицу и шли через парк, а Саймон в это время повторял гласные звуки. Папа притворялся, что ничего не замечает, и тогда я говорил:
— Я вижу кое-что, что начинается на М и на С.
Он нарочно отвечал неправильно: «Э-э, Маркса и Спенсера?» Или: «Дай подумать. Мартышку и слона?» Это было даже не смешно, но у него получалось смешно, или мне так казалось. Я заливался смехом.
