Крылов исподволь наблюдал, как паренек с жадностью, обжигаясь, глотает кашу, ломает зубами сухарь, и сердце его томилось жалостью. И ленив Акинфий, и сонлив, и соврет, как споет, и исподтишка старика-лёлю ткнет, — а смышлен и приметлив. Есть в нем память особенная: на камни. Кварцы, ониксы, змеевики, шпаты… Обо всех-то он слышал, видел, запомнил, где, на каком берегу той или иной речки повстречал. «Кто рассказывал тебе о камнях, Акинфий?» — «А никто. Папаня одно время в Заводе работал, камни тесал. Может, он сказывал. Не помню. Мал был, годов шесть…»
Выждав, когда возьмется за ложку барин, принялся за кашу и старик. Неторопливо поел. Собрал в мешок посуду, понес на реку мыть. Акинфий сунул в угли молоденькую мелкую картошку и озорно посмотрел на барина: мол, это я для тебя угощение раздобыл. Тот хотел было усовестить его за воровство, но передумал: все равно назад не понесет. Да и повторять не раз уж говоренное не хотелось. Укорами мальца не проймешь.
— Учиться тебе надо, Акинфий, — сказал Крылов и сам почувствовал, что не к месту сказал.
— Эт еще зачем? — изумился Акинфий. — Я и так ученый. Ползимы к попу бегал, хватит, — и добавил доверительно: — Ну ее к лешему, грамоту! Мне ба в хорошую артель войти, котора в тайге зверя промышляет али золото моет. Ямщичить не люблю, скучно. Хочу ферсом жить! Нашел ба самородок — с кулак! — закатился ба в Екатеринбург… с мужиками… в ресторацию… Пожил ба по-человечески…
— Ошибаешься, дружок. Счастье не в гульбе, не в развлечениях, — не удержавшись перебил Крылов.
— Ну да?
— Правильное место в жизни найти, грамотным стать, таланту своему дорогу открыть — вот в чем счастье. А ты талантлив, поверь мне. Только не знаешь пока об этом.
— Талант? Что эт такое?
— Способность человека к хорошему. Талант — это, брат, как самородок. Природа, матушка наша, для всех людей его готовит, а одному в руки отдает. Как распорядиться эдаким подарком? Один, себялюбец отпетый, на себя истратит, во зло другим употребит. Второй людей одарит. А третий поглядит-поглядит, да и зашвырнет от себя куда подальше. Так вот, по моему рассуждению, третий-то и есть самый никудышный распорядитель. Потому как глуп. В голове реденько засеяно.
— Дурак — божий человек, — лениво возразил Акинфий, всем своим видом показывая, что не намерен глубже влезать в рассуждения.
— Что значит божий? — вскинул бородку Крылов. — Так, брат, все оправдать можно! А где же твоя совесть? Где разум? Разве правильно свои способности, силы духовные в землю зарывать? Непростительно это и… земле противно. Не для того она ростки вверх гонит, чтобы их обратно… головами…
