Милосердная песня осталась позади.
Ой раю, мой раю!
Прекрасный мой раю…
Лошади втянули обоз на крутолобый взгорок. Открылись поля — желтые, светло-зеленые; среди них свежей заплатой чернел клин, распаханный под озимые. Из темного ельника выбелела церковь. Затем показалось и само поселение, предусмотрительно отступившее от большака подальше к лесу, в уютный распадок между холмами.
Оно было добротное, чистое. Весь мирный облик его говорил о том, то живут здесь не рукосуи какие-нибудь, у которых от лени губы обвисают блинами, а люди работящие, толковые. Через каждые пять дворов — колодезный журавль. Огороды сплошь унавоженные; так и прут из земли густые кружева моркови, редьки, брюквы; дружно ощетинились луком высокие гряды. По изгородям малина топорщится, под шершавым белесым листом алую ягоду прячет. Вот только ботвы картофельной что-то не видать… Неужто столь разумны здешние земледельцы, что вывели картошку в специальные поля, оставляя место на своих огородах для прочей культурной мелочи? Или тут что-то не так? На усадьбах, обнесенных изгородью, срублены крепкие дома-пятистенки. Здесь же дровяники, сенники, завозни — навесы для телег, стайки для скотины. Двускатные крыши из теса и дранки венчаны охлупнем — коньком в виде птицы или головы оленя. Три-четыре окна по фасаду — да все стеклянные. Бычьих пузырей нет и в помине. Разве что у некоторых, видать, у более бедных, не могущих иметь дорогостоящее цельное стекло, в окна вставлены осколки, оправленные берестой.
«Привольно страннику на Руси. Стучись за полночь в любую крестьянскую избу, просись христа ради переночевать — не откажут.
Да и то — ночлега с собой никто не возит, мир не без добрых людей»… — так думает каждый путник в преддверии непогодной ночи, завидя желтое мерцание лучины в окнах», — вспомнились очерки Сергея Максимова, знатока жизни странствующего люда.
Но это мирное опрятное село жило по каким-то иным законам. В крайней избе, и в соседней, и в следующей обозникам в приюте было отказано.
— Ступайте к старосте, — однообразно отвечали неприветливые женщины, пряча глаза под низко сдвинутые на лоб темные платки, и захлопывали тяжелые ворота с деревянными вазами на опорах-столбиках.
— А и де староста? — сердито вопрошал Семен Данилович.
— По-за церковью. В конце села. Где у нас этапный дом. Туда и ступайте.
Да, не похоже было, что здесь выйдут с куском хлеба, заслышав милосердную песню.
Пришлось гнать обоз через все поселение, к церкви.
