— Верно-о!.. Сеньча верно бает!
— Не сдавай, парень!
Бергпробирер приставил было к губам свисток. Ловким щелчком вышиб Сеньча свисток и топнул властно ногой в опорке.
— Схоронить дай! Восемь гробов немедля надо изладить!
Немец взбешенно затряс головой.
— Нэт людев! Нэт! Не даю-ю!
Сеньча, опять покрыв шум звенящей силой своего голоса, крикнул:
— Дашь людей, дашь!
Его обжигающий взгляд на миг остановился на Степане. Не узнав своего голоса, сказал Степан:
— Я тож помочь могу. Столярить горазд, гроб сделаю.
Бергпробирер хмыкнул и отошел в сторону, увидя в нарядном гайдучьем камзоле слабую тень какого-то большого заводского начальства.
А Сеньча, переглянувшись с насупленно-сторожливыми лицами, вскинул на рослого гайдука грозно ощупывающий взгляд.
— А ты-то… чей будешь? Верно, лизоблюд барской?
И он больно ущипнул Степана повыше локтя. Степан неторопливо потер руку, чувствуя, что уйти все-таки не может. Он строго глянул в глаза Сеньче и отчеканил:
— Говорю тебе, жалею, мол, помочь хочу! Я такой же хрестьянской сын, что и ты. Вот сброшу тряпку сию, и — гляди, как работать умею.
Степан скинул камзол и бросил его на кучу шлака. Сеньча быстро протянул руку, и на губах его появилась скупая улыбка.
— Ладно-о!.. Ты одежей-то больно не кидайся, от бар попадет по загривку. Айда вона туды к доскам… Мы вот тут впятером останемся, будем гроба ладить!..
Он крикнул вслед шагающим по шлаковой дорожке понурым, серым спинам:
— Слы-ышь! В обед хоронять пойдем!
Под ласковым солнечным припеком, в визге, грохоте заводского гула, вслушиваясь в резкий голос Сеньчи, Степан чуял в руках силу горячую, охотную, быстроту, ловкость, будто никогда еще так не работал, никогда дело так не спорилось.
Пока вилась из-под рубанков желтая пахучая стружка, рассказали пятеро свою жизнь друг другу.
Аким Серяков, маленький, тощий, с завистью худосочного человека хлопнул Степана по его светлокожей плотной руке с тонкими золотистыми волосиками:
— Эх, и гла-адок ты, парень!
Степан усмехнулся:
— Чай, барам гайдука охота покрасивше иметь, для того и кормят.
Аким, дергая свой тощий белесый ус, недоверчиво сказал:
— Поди, на перинке и на свет-то тебя мать родила?
Степан вдруг широко вздохнул, откинул русый клок с потного лба и улыбнулся открыто весеннему небу с барашковыми облаками и всем, кто окружал его.
— Ха-а-а! На перине!.. В закуте я родился, вот где. В закуте мать меня родила, некуды боле ей было податься. Гостей понаехало на барски именины, в каждом углу были люди, вот и пошла она себе местечко искать, да в закуту и зашла, там я впервой и свет божий увидел.
