Так и вошел майор в гостиную, дергаясь красивым смуглым лицом. Холодно поздоровался. Крепко придерживая эфес и по-военному сдвинув ноги, высоко поднял кудрявую черноволосую голову и отчеканил:
— Не имею силы ни говорить, ни пребывать с достоинством в доме сем, ваше превосходительство! Ваш слуга мне оскорбление нанес… Дворянин хладнокровно сего перенести не может…
Гаврила Семеныч, даже не дослушав рассказа, бешено зазвонил в колокольчик.
— Степку сюда, Степку! Ж-жив-ва!
Весенние сумерки нежно голубели в комнате с пузатой, вышитой амурами и цветами мебелью. На высоком столике в бронзовой курильнице дымился благовонный порошок. Музыкально тикали на камине фарфоровые часы.
Гаврила Семеныч топал, орал на весь дом, скрипел зубами, словно изнемогая от бешенства:
— Ты… ведаешь, мерзавец, кой поступок совершил? А? Ты… отрепье… дворянина оскорблять? Да как т-ты см-меешь р-руку свою подлую класть на благородный мундир гвардейского офицера, а? От девчонки убудет, ежели господа ласку покажут?
Когда Гаврила Семеныч задохнулся от брани, Степан сказал деревянными губами:
— Веринька… мне люба… невеста моя…
Гаврила Семеныч раскатился громовым хохотом.
— Ах, ты-ы… Наказания достоин, а лезет с просьбой! Пшел!
Уже утомясь, нетерпеливо кричал кому-то в дверь, злобно раздирая синие губы:
— Дать ему полсотни розог!
Ломая маленькие руки с черными точками от иголок на кончиках пальцев, Веринька ползала на коленях перед Гаврилой Семенычем.
— Выше превосходительство! Отмените!.. Слезно прошу… Больно сие… полсотни… Ваше превосходительство!
Майор, щуря глаза на ее покатое, вздрагивающее плечико, лукаво пригрозил пальцем:
— А к чему себя несмеяной-царевной держать? Сие вовсе не к лицу!
Веринька и не слыхала его слов. Ее бледное лицо подергивалось, крупные тяжелые слезы катились по щекам.
— Ваше превосходительство! Я… я… прощенья прошу… прошу… кланяюсь…
Белыми кудерьками она припала к полу возле блестящих сапог Тучкова.
— Ваше… высоко… бла… городие!.. простите… кланяюсь…
Тучков, улыбнувшись, похлопал ее по плечу.
— Исправить невозможно. Пусть на будущее твой любезный должность свою помнит.
Марья Николаевна вдруг испуганно вскрикнула:
— Да что она тут? Господи, сие непереносно!.. Трагедии в собственной гостиной! Уйди! уйди! Не раздражай, после скажешь!..
Гаврила Семеныч уже отдышался. Держа руку у бока, чтобы утихомирить сердце, прикрикнул в меру строго, боясь опять распалиться:
— Ступай, ступай! Бога благодари, что тебя на хлеб-воду не посадили. Иди, иди!..
