Анна вжала голову в плечи и испуганно смотрела на происходящее. Но ее реакция, похоже, еще сильнее рассмешила женщин. Они смеялись без остановки не меньше минуты. Потом, видимо устав, прекращали хохотать, и, тут же потеряв интерес к Анне, отворачивались от нее и начинали заниматься своими делами.
* * *
В первые недели жизнь в лечебнице показалась невыносимой. Она с ужасом и состраданием смотрела на остальных женщин, боясь даже подумать, что рано или поздно станет такой же как они.
Утром второго дня одна из пожилых женщин подошла к ней и с гордостью сказала: «Я – самая старшая! Мне восемьдесят и шестьдесят семь лет я здесь!». Сказав это, она развернулась и ушла.
Больше с ней в первый месяц никто не заговаривал. Три раза в день им приносили вполне сносную еду, а почти все остальное время они проводили занятые каждая своим делом. Анна сразу заметила, что почти никто ни с кем не общался. Все были тихими, подавленными, иногда украдкой молились, и все почти все время крючками вязали шерстяные носки. Причем, многие делали это с таким гордым видом, что Анна сразу почувствовала себя не в своей тарелке. Рукодельницы бросали на нее косые и осуждающие взгляды, а когда она отвечала им прямым взглядом, отворачивались, с презрением скривив рот.
Самым молодым было по десять-одиннадцать лет. Они прибивались к старшим и находились при них почти все время. Те, кто старше, держались друг от друга подальше. Казалось, что они боятся заговаривать друг с другом. Их – в возрасте от шестнадцати до тридцати – лет было больше всех – около двухсот. Старух Анна насчитала семьдесят пять. Всего же в этом огромном павильоне с высоченными выбеленными потолками по ее подсчетом жило четыреста две женщины.
В первую неделю у двух женщин случились истерики. Как потом поняла Анна, такое бывало нередко. Потому, когда тихий гомон, состоявший из бормотания, шепота и разговоров с самими собой вдруг разрезало тонкое скуление, потом крик, переходящий в вопли, женщины лишь повернули головы, чтобы рассмотреть, с кем на этот раз случился нервный срыв. Некоторые при этом не переставали шевелить губами и что-то приговаривать, одновременно цепляя шерстяные нитки крючком. На крики и мольбы выпустить их приходили санитары. Они заученными движениями доставали из-под своих широких халатов деревянные дубинки и избивали женщин до тех пор, пока те не теряли сознание. После этого несчастных тащили за ноги на улицу. Через несколько дней нарушительницы спокойствия возвращались обратно с заплывшими от синяков и гематом лицами, грязные, сильно исхудавшие, нередко сильно хромавшие, на костылях или с перебитыми руками.
