По пути я сделал остановку у ночного ларька и приобрел пару бутылок водки. Соваться к бомжам с пустыми руками почему-то не хотелось. А с водкой я был, что пионер на Диком Западе. Огненная вода — на случай трубки мира, «Беретта» — на случай тропы войны. Я иду к вам, о дикое бродячее племя! И да будут ваши языки гибкими, а мозг — незатуманенным. По крайней мере до тех пор, пока вы не скажете, где длинный.
Загнав машину на территорию фабрики, насколько это позволял неукатанный и неутоптанный слой снега, я заглушил мотор и привел себя в состояние готовности номер раз. Пистолет переместил вперед, поскольку береженого бог бережет, водку рассовал по карманам, поскольку иду все-таки с мирными целями. Куртку решил оставить — в случае нападения на мою священную особу она будет только сковывать движения. Зато прихватил из бардачка фонарик — ночь, как-никак.
Покинув машину, тщательно закрыл все дверцы, даже капот и багажник проверил. В таких местах, где бродят неизвестные цивилизованному миру племена, лучше перестраховаться, чтобы, вернувшись, не обнаружить вместо машины лишь колею на снегу.
Покончив с этой галиматьей, прошел по узкой, но очень утоптанной тропинке к зданию, осторожно скрипнул дверью и шагнул в упругую темень внутренних помещений. Через огромное окно в не менее огромные залы падал свет — единственный привет от города, раскинувшегося где-то за высоким забором. Но этого света было слишком мало даже для того, чтобы четко обозначить сами квадраты окон, не говоря уже о том, чтобы осветить помещение изнутри. Или мои глаза пока не привыкли? Ведь, будучи подвешенным, я неплохо различал все, что меня окружало, не будучи филином или, на худой конец, котом.
Но ждать, пока глаза привыкнут к местному сумраку, было неохота. Даже в какой-то степени жутковато. Хотя я и отдавал себе отчет, что бояться нечего. Бояться нужно было позапрошлой ночью, когда нелегкая занесла в эти края посланцев Ломанова. Они были опасны, да. Но таких на территорию фабрики заносит едва ли чаще, чем раз в жизни.
Я включил фонарь. Вокруг — хлам, обрывки бумаг да издохшая кошка. И снова хлам. Я шагнул вперед в том направлении, где, по моим воспоминаниям, находилась комнатушка, на время ставшая камерой пыток.
Яркий светлый круг скользил по захламленному полу впереди меня, я шел за ним, как Иванушка-Дурачок за клубком Василисы Прекрасной, и ей-богу, даже начал верить в то, что этот самый кругляш выведет именно туда куда нужно.
