В холле навстречу бросился один из старших слуг.
— Простите… Ой, Ваше Величество! Такая честь, такая честь… Я сейчас позову хозяина…
Я остановил его жестом.
— Не стоит. Я гость, но очень спешащий гость.
— Но, Ваше Величество…
— Отец Дитрих сейчас здесь? — спросил я. — Не беспокойтесь, только навешу великого инквизитора и тут же отбуду. А хозяину передайте мое уважение и благодарность за оказанные отцу Дитриху услуги.
Он сказал послушно:
— Да-да, все как скажете, Ваше Величество!.. Позвольте, провожу?
Я огляделся, Бобика уже не видать, кивнул.
— Да, конечно.
На втором этаже в небольшой комнатке молодой слуга подхватился мне навстречу.
— Простите, вы… Ох, Ваше Величество, свет в глаза, я вас не узнал!
— Я есмь свет, — пробормотал я. — Еще какой…
Он посмотрел несколько странно. Я запоздало вспомнил, что так говорил Люцифер, имя которого значит «Светоносный», но лишь развел руками, мол, шутю, а он торопливо забежал вперед и распахнул дверь кабинета.
Отец Дитрих неторопливо пишет длинным белым пером на листе бумаги, время от времени осторожно обмакивая заостренный кончик в массивную чернильницу из темно-зеленого малахита.
Я быстро вошел, поклонился.
— Отец Дитрих…
Он поднял голову, всмотрелся, часто моргая покрасневшими веками.
— Сэр Ричард?
Я подошел быстро и, преклонив колено, поцеловал ему руку.
— Я и здесь вас отыскал, отец Дитрих.
Он коротко перекрестил мою склоненную голову.
— Рад тебя видеть, сын мой. Встань и сядь вон в то кресло, там светильник ярче, хочу рассмотреть тебя… Ты что-то опять похудел. Работы больше, чем ожидал?
— Намного, — признался я.
— Это всегда так, — утешил он. — То ли еще будет. Какие новости?
— Собираюсь ехать дальше, — сказал я. — Потому заскочил попрощаться. На дорогу, как водится, ваше благословение и уверение, что действую верно, что хоть и дурак, но хороший дурак, наш дурак.
Он коротко усмехнулся.
— Ты не дурак.
— Ой, как хорошо…
— А что часто сомневаешься, — сказал он, — значит, растешь. Дураки всегда во всем уверены и ни в чем не сомневаются.
— Отец Дитрих, — сказал я с раскаянием, — душа моя полна сомнения и смятена весьма, однако же в ней упорно зреет зерно, однажды вброшенное Господом, ибо ничего без его воли не делается в этом мире.
Я размашисто перекрестился, что не обмануло отца Дитриха, его лицо стало серьезным и настороженным. Уже знает, что если демонстрирую такое христианское рвение, то явно подложу какую-то очень крупную, откормленную в долгих размышлениях свинью.
