— А где он сейчас? — испуганно спросила я.
— Там. — Ева указала пальцем наверх, подразумевая пребывание на небесах. — Группа сопротивления заложили бомбу в его машину и одной поганой свиньей стало меньше, правда после нам пришлось несладко. Немцы ужесточили правила содержания в гетто, были проведены обыски в домах, грабили и отбирали последнее, тех, кто уже не мог приносить пользу и работать, забирали в концентрационные лагеря, так что во благо ли еврейскому народу стала смерть этого изверга. В Польше ты не найдешь ни одного еврея или еврейку, на теле которых нет отметин или следов побоев. Лишь единицам удалось бежать по поддельным документам, остальные обречены на верную смерть, если не от пули, так от голода.
— В Смоленске они уничтожили всех евреев. В Киеве гетто пока существует, но надолго ли?
— Если угодно будет небесам, то часть из нас выживет. Они не смогут уничтожить всех, это невозможно. И тогда мы встанем и заговорим.
По комнатам эхом прогремел голос Генриха: «Анна!»
Ева машинально сжалась, вновь втянула в плечи шею, поспешила схватить ведра и исчезнуть. Едва она исчезла, вошел Генрих. Он осмотрел кухню, грубо схватил меня за руку и потянул за собой.
— Ты больше не должна находиться на кухне. Теперь ты хозяйка, и впредь не позволяй себе ничего подобного. Это не Россия.
С того дня, я стала любимой игрушкой Дьявола. Генрих покупал мне дорогие наряды, заставлял одеваться красиво, следить за своим внешним видом, носить украшения и делать прически. Началась новая жизнь с врагом моего народа. Я покорно исполняла все его прихоти, принимая правила новой игры, в душе желая, чтобы все закончилось как можно быстрее. Я не оправдываю свою покорность страхом, мне не было страшно. У меня не было выбора. Я безумно хотела жить…
В Варшаве Генрих стал спокойнее и добрее. Он все чаще снимал свою маску Дьявола, и начинал смотреть на меня странным, задумчивым взглядом. Иногда я ловила этот взгляд и он пугал меня больше, чем предшествующие вспышки неконтролируемой ярости.
По утрам Генрих уезжал с шофером на служебном, черном Мерседесе. А вечером, по возвращению, вызывал меня в свой кабинет, и часами мы просиживали в полной тишине. Он читал, а я сидела рядом и погружалась в свои мысли. Я не знала, к чему ведут эти перемены; не знала, отчего он вдруг стал так добр ко мне.
В Варшаве он начал дарить мне украшения, кольца, серьги, цепочки, которые я отказывалась носить, и в тайне прятала их в шкатулку, к украшениям привезенным из Смоленска. Я никогда не смогла бы одеть их, я знала истинную цену этих вещей. Она была слишком высока для меня.
