Хрисанф поднялся, он стал лицом к морю, воздымая к небу руки.
— О, Зевс, ты, который царствуешь на небе, о бог, полный славы и мощи, Гелиос, ты, всеведущий, от взглядов которого ничто не укроется, — реки, земли, моря и вы, божества, карающие в аду клятвопреступников. Будьте свидетелями и подтвердите верность наших клятв.
Мужчины и женщины поднялись, в одном порыве руки всех протянулись к статуе бога.
— О, Муссагет, — воскликнули они, — ты, что держишь серебряный лук, ты, покровитель Хризы и священной Киллы, ты, могущественный царь Тенедоса и божество Сминта, услышь молитвы твоего народа и повели, чтобы жизнь еще раз восторжествовала над смертью.
И на этом неизвестном никому берегу разыгралась сцена из Эллады — знаменитый пир из первой песни предстал предо мной так, как его изобразил Гомер. И в то время, как я искал глазами эллинский флот, готовый покинуть берег Аргоса, обрывки стихов восставали в моей памяти:
Кончив молитву, ячменем и солью осыпали жертвы,
Вот их подняли вверх, закололи, затем освятили,
Бедра немедля отсекли, обрезанных туком покрыли...
Жрец на дровах сожигал их... юноши окрест его
В руках пятизубцы держали...
Кончив работу сию, Ахеяне пир учинили.
Словно одурманенный, смотрел я, как двигались тени; я хотел подняться и не мог, — громадная тяжесть нависла над моими плечами; я уже не думал о протесте. Для чего?.. Я испытывал ко всему окружающему величайшее равнодушие, — совесть ни в чем не упрекала меня; я сделал все, что мог, для спасения жизни двух несчастных; это убийство произошло вопреки моим усилиям, несмотря на то, что... И затем, разве уж так важно... Нет, я не хочу больше рассуждать... не хочу!
Они едят: вот ко мне приблизился какой-то аполлониец и что-то положил предо мной. Мои загипнотизированные глаза не могут оторваться от этого куска, и я с ужасом вижу, как приближается к нему дрожащая рука, как пальцы, багровые пальцы, вонзаются в кусок красного мяса...
…………………………
Около меня разговаривают, до меня долетают слова... слова, произнесенные по-французски, каким-то странным, издалека звучащим голосом:
— Возможно ли? О! это ужасно! Как я мог? Как?
Я слушаю, и вдруг холодный пот леденит мой лоб; я понял, что незнакомый голос — это мой собственный голос. Все рушится кругом меня, точно земля разверзлась; и теперь я падаю в пустоту, царапая пальцами, чтобы удержаться, песчаный берег взморья.
О, эти жалкие люди, обольстившие меня своей проклятой цивилизацией, своим кровавым ритуалом! Во мне пробегает мысль уничтожить их. Зачем не убил я вчера их всех до последнего? Зачем не помешал я этому ужасному пиршеству? Мои мускулы напряглись, кулаки сжались. Я сразу вскочил на ноги.
