— А что, мальчишки расписались уже?
Случалось иногда, что помощник заведующего приходил раньше Райкина и Геранина, и, зная, что они дорожат своим третьим и четвертым местами, он пропускал пустые еще графы и, как всегда, расписывался пятым, оставляя мальчикам их места. Это внимание конфузило мальчиков, но оно было только частью доброты Обыденного, и мальчики его обожали.
— Ну, что, Кочетков, — спрашивал помощник заведующего, — ничего не случилось?
— Да как будто нечему и случиться, Петр Петрович, — весело отвечал курьер.
— Ну, это ты не скажи, — качал головою Петр Петрович. — Мало ли что может случиться. Я уже не говорю про кражи, или если, скажем, сокращение… Или вот еще могут такое придумать, что уничтожается наш распределитель, разослать, скажут, товар в разные места, а сотрудников — кого перевести, кого уволить. Или замещения. Уберут Анатолия Палыча — куда нам тогда? Нет, ты не скажи, мало ли что может быть. Только все это, конечно, не дай бог.
— Пока не слышно про это, Петр Петрович, — вставлял Кочетков.
— Ну да — пока. Когда услышишь, поздно будет.
— Да-к ведь что ж сделаешь, Петр Петрович? Все одно, нас не предупредят.
— Да, уж спрашивать не станут. Стало быть, ничего пока не случилось, Кочетков? Ну, вот и хорошо. И у тебя ничего нового нету?
— Нету, Петр Петрович, — будто извиняясь, неизменно отвечал курьер.
— Ну, вот видишь, а у нас есть. Утром нынче мне жена новость сообщает. Я одеваюсь, стало быть, ну, мне ботинок трудно натянуть, я ее и позвал. А она приходит и объявляет: «Петр Петрович, говорит, у Маймистовых…» — ты, Кочетков, Маймистовых знаешь? Напротив нас живут, наискосок то есть. Дочка моя с ихнею дочкой подруга. Ну, а так мы только на улице кланяемся, настоящего знакомства нет. Да. Вот у них еще сын есть, больной он, что ли, — неприспособленный какой-то, ничего из него не выходит, все дома сидит и учиться не хочет. Да. Так приходит моя Елена Матвеевна и говорит: «У Маймистовых-то, Петр Петрович, горе какое — сын с ума сошел!»
— Скажи пожалуйста! — ахнул Кочетков.
— Да. Я вот тоже сперва внимания не обратил, протянул Елене Матвеевне ногу: «Помоги, говорю, старуха, своему старику». Ну, она на колени стала, ботинок натягивает, а сама все рассказывает, потому что ее, конечно, поразило это. «Вот, говорит, сидел он за столом со всеми, обедали, а он сидит скучный, слова не скажет и почти что ничего не ест. Отец его и спроси: „Ты, что ж, говорит, сыт, должно быть? Если сыт, так нечего стул просиживать“. Да. А мальчик как вскинется и закричит: „Все вы, кричит, падаль едите, не стану я падаль есть!“ Ну, кулаком об стол постучал при этом, отец на него прикрикнул и наверно бы за такие слова выпорол. Только мальчик — в обморок. Побрызгали его водой, нашатырю понюхать дали — очнулся. Оглядел всех, да вдруг как вскочит и давай буйствовать. Стул сломал, окно высадил, выброситься хотел — еле связали. А у него пена с губ, как у лошади. Одним словом, пришлось везти в больницу, а там так и сказали: „С ума сошел по всей форме, ну, вот совершенно как полагается, вполне точная картина болезни“.»
