– Приезжай через полтора часа в мой офис, – слышу вкрадчивый баритон и – короткие гудки.
Вешаю трубку.
Бегу в душ, потом натягиваю на влажное тело шелк любимого темно-синего сарафана и обвиваю лодыжки шнурками недавно купленных босоножек. Спрыскиваю тело томным ароматом Amouage Epic, созданным оманским султаном и выскакиваю за дверь квартиры.
На этот раз в предбаннике важно восседает секретарша Фастовского: деловая статуэтка в брендовом мышино-сером костюме с прической-пучком прилизанных белокурых волос и фарфоровым лицом.
– Проходите, господин Фастовский вас ожидает, – четко артикулирует она заученную фразу в ответ на мою фамилию. – Чай, кофе?
– Кофе, – нагло прошу я и исчезаю да дверью уже знакомого кабинета.
Максим встает и протягивает руку через стол.
– Рад вас видеть, – произносит он официально, специально для чутких розовых ушек за дверью. – Я приготовил для вас статьи. Вот флешка. Интервью отдам чуть позже с вашего позволения.
– Конечно, – так же официально отвечаю я. – Благодарю вас за сотрудничество. Вы очень любезны.
Элегантная фигурка вносит в кабинет ажурный серебряный поднос с двумя чашками, сахарницей, печеньем и сливками в пластиковых коробочках и умело расставляет всё на журнальном столике, после чего замирает в ожидании.
– Вы можете пойти пообедать, Элеонора, – приказывает ей хозяин. – У нас будут деловые переговоры, и вы пока не понадобитесь.
Она молча кивает и практически неслышно растворяется в воздухе, так хорошо обучена офисному повиновению.
Максим пересаживается на кресло у столика, с наслаждением вдыхает запах божественно сваренного напитка и как ни в чем не бывало произносит:
– А теперь я хочу услышать, когда ты впервые задумалась о сексе и обо всем, что с ним связано.
Мне кажется, внутренне я уже была готова к этому вопросу, поэтому, не ломаясь, начинаю размышлять вслух.
Я вспоминаю, с чего началось мое понимание о сексе и собственном теле. Многое я, скорее всего, забыла. Кажется, моя память избирательна и тщательно прячет ненужные воспоминания в своих тайниках.
Яркое и болезненное: бабушка с детства подмывала меня марганцовкой и зачем-то мазала нежные складки плоти синтомициновой эмульсией, от которой внутри начинало жечь и становилось больно до мучительных спазмов. Уйти от ежевечерней пытки не представлялось возможным, как я ни старалась, ведь она всегда знала, как лучше, ведь она врач…
Абсолютным табу считалась езда на велосипеде, предполагалось, что это будет натирать промежность и плохо скажется на моем будущем. Очевидно, бабушка боялась возможного пробуждения ранней сексуальности внучки, не учитывая того, что медицинские наклонности убивали это лучше, чем что-либо другое. Хотя в детском саду во время тихого часа мы с одним мальчиком (не помню его имени) исследовали тела друг друга с познавательным интересом, хладнокровным, анатомическим и лишенным даже небольшого намека на возможное удовольствие.
