Поза Понтера несколько отличалась от той, что можно бы было ожидать от самца Homo sapiens: хотя нижняя челюсть у него выдавалась вперёд (пусть и была лишена подбородка), он не подпирал её кулаком. Должно быть, из-за того, что пропорции его руки отличались от нормы. Нет, чёрт: «норма» здесь не при чём. И всё же, по-видимому, поза роденовского «Мыслителя» была для него неудобна. Или… как Мэри раньше этого не заметила? Затылочное вздутие на черепе Понтера утяжеляет заднюю часть его головы, уравновешивая тяжёлую лицевую часть. Возможно, он не подпирает голову в раздумьях просто потому, что ему этого не нужно.
Тем не менее, Понтер, несомненно, находился именно в этом состоянии — в раздумьях.
Мэри вылезла из бассейна и вытерлась, потом, по-прежнему голая, пересекла комнату и устроилась на широком подлокотнике его кресла.
— О чём думаешь? — спросила она.
Понтер вздрогнул.
— О ерунде всякой.
Мэри улыбнулась и погладила его по мускулистой руке.
— Ты чем-то расстроен?
— Расстроен? — повторил Понтер, словно вспоминая, что это слово значит. — Нет. Вовсе нет. Я просто… задумался кое о чём.
Мэри передвинула ладонь на его широкое плечо.
— Что-то, связанное со мной?
— Частично да.
— Понтер, — сказала она, — мы решили попробовать и посмотреть, как это… эти наши отношения пойдут дальше. Но это возможно только в том случае, если мы будем общаться.
Мэри видела, что Понтер выглядит откровенно встревоженным; у него на лице словно написано «Думаешь, я не знаю?»
— Итак? — сказала Мэри.
— Помнишь Веронику Шеннон?
— Конечно. Женщину из Лаврентийского. — Женщину, благодаря которой Мэри Воган увидела Деву Марию.
— Из её работы следует одна вещь, — сказал Понтер. — Она идентифицировала у Homo sapiens мозговые структуры, отвечающие за религиозные переживания.
Мэри глубоко вдохнула. Ей было неприятно об этом задумываться, но её разум учёного не мог игнорировать то, что, по-видимому, продемонстрировала Вероника.
— Полагаю, так, — сказала Мэри, выдыхая.
— Так вот, если мы знаем, что является причиной религии, — сказал Понтер, — то…
— То что? — спросила Мэри.
— То её, наверное, можно вылечить.
Сердце Мэри подпрыгнуло; ей показалось, что она сейчас свалится с подлокотника кресла.
— Вылечить, — повторила она, будто произнесённые её собственным голосом эти слова каким-то образом изменили бы смысл. — Понтер, нельзя вылечить религию. Это не болезнь.
Понтер не ответил, но, глядя на него сверху вниз со своего насеста на подлокотнике, Мэри увидела, как его бровь вползла на надбровье, словно спрашивая: «Да неужели?»
