— Это страшно, — пролепетала она.
— Никаких следов. Удушение. Неизвестно, кем она была, никто ее не видел в окрестностях.
— Сколько ей было лет?
— Шестнадцать-восемнадцать.
— И совсем ничего неизвестно?
Карден взглянул на побледневшую Мари.
— Я вас испугал. Выпейте что-нибудь, теперь я угощаю.
— Нет, нет, — запротестовала она немного громче, чем следовало. — Мне пора. Я сегодня уезжаю.
Жюльен поджидал у микроавтобуса.
— Я со всеми попрощалась. Можно ехать.
Он вел машину осторожно, чтобы не съехать с горной дороги.
— Почему ты не сказал мне об этой убитой девушке?
— А зачем было тебе говорить? Пугать тебя?
— Предостеречь. Вы делаете из этого тайну.
— Ты с ума сошла? Ее нашли за стеной. За стенами монастыря происходит множество вещей. Тебя никогда не волновала криминальная хроника, — он обходил упреки Мари так же легко, как повороты дороги.
— До сих пор еще никого не убивали у меня под окнами.
— Не возбуждайся. Агрессия является результатом приручения человека.
— Ты никогда не думал об этой девушке? Пара молитв — и в сторону?
— Думал. Шестнадцать лет — возраст индийских богов. Потом начинается умирание.
Они подъезжали к вокзалу.
— Жюльен, что с тобой творится?! У монастыря находят труп. А ты мне сказочки рассказываешь.
— А чего бы тебе хотелось? Морального осуждения убийцы? Эта девушка не имеет ничего, даже имени. На холме нашли мертвое тело.
— Совершенное преступление или совершенное равнодушие?
— Я не верю в совершенство. В сравнении с людьми только Бог совершенен. — Жюльен затормозил.
— Ты даже в Бога не веришь, — Мари хлопнула дверью.
Они не стали прощаться. Им пришлось бы сказать друг другу «до свидания». До свидания когда? Мари не спрашивала. Поцеловала его в щеку.
Жюльен смотрел вслед уходящему поезду. Или ты веришь, или нет. Он был посередине. Позволял случаю направлять свою жизнь. Быть может, чаши весов никогда не перевесят одна другую. И не столкнут его, и не вознесут к благодати. Что бы ни происходило, принимал это за знак. Сейчас он получил стигматы равнодушия.
Он не знал, кто она. Быть может, он убил, чтобы убедиться. Если бы у девушки было имя, биография, он побрезговал бы тривиальным убийством. Гораздо труднее убить того, кто не существует. Ее мог бы убить кто-нибудь другой. Но для Жюльена было бы лучше, чтобы все-таки это сделал он. Чтобы он наконец задушил иронию. Эту интеллектуальную недоверчивость, приглядывающуюся к миру. Там, где она появляется, ничто не бывает настоящим. Становится невозможно принимать себя всерьез. Когда-то был Бог. Открыли перспективу, и Он съежился в ренессансной живописи. В барокко, человекоподобный, Он уже прятался за светотенью. Классическая буквальность соответствовала греческим маскам, а не Его обличью. Романтическая ирония стала для Него страшнее ренессансной перспективы, умаляющей достоинство сотворения. Она смяла пропорции. С Неба, этого убежища вечности, изгнала Бога. Расстояние между Ним и человеком подменила вечной дистанцией. Гротескной усмешкой, удерживающей человека в отдалении от самого себя. Это отдаление иллюзорно. И потому для путешествия Мари не нужны были ни время, ни пространство. Лишь ирония судьбы.
