— А ну, товарищи хроники, прибирайте в тумбочках. Сегодня же профессорский обход. Старшая с нас три шкуры спустит. Тетя Нюра, у вас, поди, пятнадцатый месяц простокваша киснет?
— Ты уж, Зойка, скажешь, — обиделась та, — вчера еще доели. — Тетя Нюра явно не понимала шуток. Наклонившись к Асе, она зашептала:
— У Зойки этих кавернов три было. Пол-легкого вырезали. Оздоровела вчистую. Скоро выпишут.
Ася с интересом разглядывала Зойку. Ее белесые брови и ресницы, светлые глаза, поблескивающие как стеклышки, нос пуговкой, сдавленный выпуклыми, крепкими щеками. «На больную она не похожа», — решила про себя Ася.
— Чего ей, — продолжала тетя Нюра, — детей у нее нет. Муж самостоятельный. Письма чуть ли не каждый день получает. Деньги посылает. Сам приезжал. Да и характер у нее легкий. Ей профессор про операцию сказал, а она возьми, да и ляпни: «За недорезанных больше дают». Конешным делом, кому охота болеть. Но ежели дети… — тетя Нюра не договорила. Вздохнув, опустила голову.
— У вас дети?
— Четверо. Кабы не они… Муж запрошлый год в аварию попал, ну и насмерть. Одна с детьми осталась. Ну, и с того заболела.
«Ей хуже, гораздо хуже, чем мне», — мелькнуло вдруг в голове Аси.
— А ребята с кем? — спросила она.
— В детдом устроили. Дай бог здоровья нашему председателю. Старшей двенадцать, а малые по четвертому годочку. Они у меня близнята. Вы не глядите, что я старая. Мне с Октябрьской тридцать седьмой пошел. Ой, чтой-то я заговорилась. В тумбочке надо прибрать. Все профессором пугают, а он не то что в тумбочки, а и на больных-то не глядит.
Зойка вошла в роль: она подходила к кроватям, заглядывала под них, совала свой нос-пуговку в тумбочки и, кому-то подражая, строго бросала: «Полнейшая антисанитария», «Не тумбочка, а кондитерский склад», «Вы кого лечите фтивазидом — себя или тумбочку?»
Ася с любопытством оглядела палату. В противоположном углу лежит худая женщина. Просто поразительно, до чего можно похудеть! Она подолгу изнурительно кашляет, прижимая к груди руки, а из карих, выплаканных до желтизны, глаз текут слезы. Ее, единственную в палате, называют и по отчеству — Пелагея Тихоновна. Говорит она хриплым голосом, с придыханием, и Асе кажется: для нее огромных усилий стоит выговаривать каждое слово.
Больше всех в палате суетилась небольшого росточка женщина. Когда она смеется, у нее на лбу прыгают кудряшки, а на щеках появляются ямочки. Сестры, няни и больные зовут ее Шурочкой.
— Рита, ты бы прибрала в своей тумбочке, — сказала Шурочка высокой, худенькой и очень бледной женщине.
