— Почему ты решила, что болит? — спросила Анна.
— А Григорий Наумович так вот подышит, — Надюшка открыла рот и громко подышала, — потом таблетку-лекарство в рот возьмет. Он сказал чего-то, я забыла, чтобы не болело.
— Ничего у меня не болит, — Анна притянула к себе круглую головку дочки и поцеловала ее в макушку.
— Я гостей провожу и полежу с тобой. Ладно?
«Он-то себя не бережет», — подумала Анна о Вагнере. Вот с кем обо всем можно поговорить.
Вовка, когда ему хотелось избавиться от Надюшки, подбрасывал сестренку Григорию Наумовичу.
Вчера Анна, злясь на Вовку, пошла за дочерью к Вагнеру. Надюшка спала, раскинувшись на диване. Григорий Наумович, сидя в кресле у окна, читал. В мрачноватой комнате книги на шкафах, на столе и на полу. Вагнер обрадовался приходу Анны. Засуетился. Усадил в свое кресло.
— Побудьте со мной. Прошу вас. Хотите послушать оперу? Что будете слушать? Могу предложить любую, на выбор. — Он смущенно потер рукой небритый подбородок.
Они слушали «Пиковую даму». За два часа не обмолвились ни единым словом. Ей не хотелось разговаривать. Поставив локти на подоконник и подперев щеки ладонями, она смотрела на море, забыв о хозяине дома. И он не мешал ей. Оказывается, с ним хорошо и помолчать.
Перед Анной сидел худощавый маленький старичок, бархатный воротник и бархатные лацканы несколько широковатого пиджака делали старичка старомодным. Седые волосы прикрывали непропорционально с туловищем большую голову. Коричневое высохшее лицо изборождено глубокими морщинами.
— Семен Николаевич Захаров? — спросила Анна.
Старичок молча наклонил голову.
— Итак, вы заболели впервые в 1905 году?
— Да. Видите, как я стар.
— Что послужило причиной заболевания?
— Я заболел в ссылке, в Нарыме.
— Какой у вас тогда был процесс?
— Понятия не имею, — Семен Николаевич покачал большой головой и развел сухонькие ручки, коричневые, как у святых на иконах. — Там даже фельдшера не было. Вы можете не поверить — меня вылечила бабка. Каким-то настоем трав, медвежьим салом. Я был молод. Страстно хотел жить. Молодой организм прекрасно справился. — Старик говорил, тяжело дыша. После каждой фразы — пауза.
— Когда возобновился процесс?
— В двадцатом.
— Лечились?
— Да. — Семен Николаевич глянул на Анну. — А вы знаете, кто меня спас?
— Кто?
— Владимир Ильич! Нас вызвали в Москву. Я был у Ильича… Меня выдал кашель… Ильич спросил… о моем здоровье. А потом дал распоряжение, и меня отправили в Крым. — Старик замолчал. Сидел неподвижно, полуприкрыв глаза, словно вспоминая.
