Ася почувствовала, что у нее в горле стало горячо-горячо.
— А я с ходу в одного уполномоченного влюбилась, — Зойка фыркнула.
— А он?
— Тебе, Шурочка, все надо знать. Он у нас на квартире жил. Через неделю сбежал.
— От тебя хоть кто сбежит, — засмеялась тетя Нюра.
— Верите, девочки, в меня будто черт сел. Днем его высмеиваю, а по ночам реву.
И вдруг тихая, молчаливая Рита рассмеялась. Все, улыбаясь, смотрели на нее. Давясь от смеха, Рита заговорила:
— И я… мне лет шесть-семь было, влюбилась в трубочиста. Ей-богу! Такой парень к нам приходил. Мама ему стирала. Зайдет к нам и кричит: «Где моя невеста?» Возьмет меня на руки, подбросит. Всегда конфеты приносил. А я, дурочка, на самом деле себя его невестой считала.
Ложась спать, Ася упрекала себя: «Я не хотела о них ничего знать и даже почему-то гордилась этим. Вот Екатерина Тарасовна не устает каждый вечер слушать тетю Нюру — и всегда одно и то же».
Зойка не уехала. Позвонил муж из района: у них бездорожье, можно застрять в пути. Анна Георгиевна позвала Зойку к себе и сказала, что советует еще недельки две подождать в больнице. Зойка, к удивлению Аси, ничуть не огорчилась. Вернувшись в палату, принялась со всеми «здороваться». С Шурочкой они расцеловались, а потом долго сидели, обнявшись, на кровати и о чем-то шептались.
А вечером они поссорились. Из-за пустяка. Зойка обвинила Шурочку, что она не вернула ей гребенку.
— Я не такая мелочная, — кричала Шурочка, — я брезгую брать чужие гребенки.
— Подумаешь, какая интеллигентная! Подавись ты моей гребенкой, — презрительно фыркнула Зойка.
Шурочка обругала Зойку хамкой, а та ее — вертихвосткой, ехидно присовокупив, что, если бы Шурочкин муж кое о чем узнал, ей бы не поздоровилось. С Шурочкой сделалось что-то вроде истерики, а Зойка совсем разошлась, уснащая свои реплики солеными словечками.
Будь здесь Екатерина Тарасовна, они, возможно, и постеснялись бы, но ее вызвали к телефону.
Ася, никогда ни на кого не повышавшая голоса, не выдержала и прикрикнула:
— Замолчите же! Черт знает что!
И удивительное дело — они замолчали.
Зойка буркнула что-то, вышла из палаты, хлопнув дверью. Шурочка уткнулась в подушку, жалобно всхлипывая.
Обычно после отбоя никто не спал. Если с десяти вечера заваливаться спать, что же делать ночью! Шепотом велись самые интересные разговоры: о кинофильмах, о доме, о том, кто и когда вылечился.
Но в этот раз в пятой палате притаилось молчание. Шурочка тоненько вздыхала. Пелагея Тихоновна никак не могла улечься, несколько раз перекладывала подушки. Екатерина Тарасовна кашляла, пила воду.
