— Черная? Она уже легла, может, и спит,— ответила Нонна Романовна.
Женщина эта держалась отъединенно, молчаливо. “Женщина в черном”,— назвала ее про себя Мария Николаевна. “Черная женщина”,— говорили другие.
Черным было платье этой женщины, черными чулки и туфли. И большой легкий шарф, окутывавший ее голову и прикрывавший лицо, тоже был черным. Из-под шарфа виднелись бледные щеки и темные, глубоко запавшие глаза. Ни чемодана, ни сумки не было с ней, одни цветы.
Женщины взяли стаканы в подстаканниках, осторожно, по штучке, брали печенье.
— Можно и мы з вами?
В незакрытых дверях появилась черноволосая статная женщина, лицо смуглое, с весенним румянцем, по виду, по говору — южанка, много моложе остальных. Она ехала в одном купе с “черной женщиной”. Ее не посчитали “своей”, ни венка, ни цветов она не везла, да и по возрасту, казалось, не подходила к тем, кто ехал “проведывать”. Лора Яковлевна подвинулась к Аксинье, предлагая вошедшей сесть.
Моложавая представилась: Ганя, Ганна Петровна, а фамилия... Тут она приостановилась, потом назвала и фамилию — Коваль. Чувствовалось, она неспокойна, не по себе ей как-то. Мария Николаевна поняла: Ганна хочет что-то сказать или спросить, но стесняется. Захотела помочь:
— А вы, Ганна, едете без цветов, без венка?
Та подтвердила: да, без цветов, без венка,— и вдруг заплакала.
— Ой, не знаю, куда еду, зачем еду Вин казав: “Не томысь, не плачь, поезжай, я тебя видпускаю”
Женщин смутили, даже испугали ее слезы. Сейчас слезы у всех стояли близко, всякий миг готовые пролиться.
Аксинья Кузьминична вздохнула прерывисто и спросила прямо:
— Кто тебя отпустил, кто сказал “езжай”?
Ответ всех удивил:
— Да чоловик мой, муж.
— Вы, значит, к отцу едете?
— Нет, к мужу, к Ванько, к первому своему. Иван Коваль. Письмо у меня есть от его товарищей. Написали, в каком бою убит, когда и где тот бой был, место указали. Ну а могила... Может, и не было могилы. Так похожу, почитаю, что на памятниках писано. У нас тоже везде могилы, всюду памятники с надписями, кто захоронен.
Лора Яковлевна оживилась:
— Подумайте только — второй муж отпускает жену к первому...
Аксинья Кузьминична проворчала:
— Второй, первый, отпускает,— оба небось воевали.
Ганне захотелось объяснить, а может, оправдаться перед тем, кто уже не услышит.
— Второй муж у меня хороший. Инвалид, вернулся с фронта без ноги, в конце войны. У меня ж двое ребят было Ванечкиных, сын и дочка, а я совсем растерялась, бабушка Дуня померла...
