— Ешь, ешь, моя любушка, — ласково приговаривал он, и корова, прислушавшись к его голосу, вдруг повернула к нему голову, словно узнав хозяина.
Нохим, оглаживая со всех сторон свою любимицу, нащупал сосок и по-хозяйски потянул за него.
— Все-таки корова дает малость молока? — обратился он к Журбенко.
— Я ведь сказал тебе, что раздаиваю корову, — отозвался тот.
— Ну, теперь она с каждым днем будет тебе давать все больше и больше. А чем ты сам кормишься?
— Да вот посадил тут кто-то немного картошки. Я и рою. В соседнем селе говорят, что тут хозяйничал какой-то немец-колонист. Он, видать, собирался обосноваться на этой земле, да смылся вместе со своими сородичами, когда те удирали отсюда.
— Так-так. Значит, он позаботился, чтобы ты имел на первых порах, чем пропитаться. Ну, а ты хоть поблагодарил его?
— Всех их отблагодарим, да так, чтобы второй раз не повадно было хозяйничать на нашей земле.
Они вышли из сарая и походили немного по двору.
— Зайди — перекусишь и отдохнешь с дороги, — пригласил Журбенко Нохима.
— Спасибо, я еще поброжу, — отказался Шалит: ему хотелось найти в покинутом поселке, на опустевших дворах, в заброшенных, обветшавших домах хоть какие-нибудь следы того, что тут произошло.
Нохим часто останавливался тут и там, натыкаясь то на какую-нибудь полусгнившую тряпку, то на полуистлевший детский чулочек или башмачок.
«А вдруг, — думал он, — эта тряпка — клочок рубашонки моей Баселе? А этот ботиночек — не из той ли пары, которую я купил моему Шлеймеле, когда ездил в соседний город?»
Повсюду Шалит видел глубокие канавы и воронки: очевидно, здесь были окопы. Но теперь они заросли травой и кустами, над ними носились птицы, а на дне и по склонам цвели цветы. И все было тихо и мирно. Будто никогда не проносилась тут с диким гулом и грохотом страшная в своей беспощадности смерть.
Шалит переночевал в доме, где нашел себе приют Журбенко, и наутро, поднявшись чуть свет, ушел из поселка. Он хотел побродить по окрестным селам — авось узнает что-нибудь о своей семье и о судьбе жителей родного поселка. Вернулся, усталый и подавленный, поздно вечером, когда ночные тени уже начали окутывать пустые дома темным покровом.
А через два-три дня в заброшенный поселок пришел невысокий однорукий человек в потертой шинели. Он остановился неподалеку от обжитого Шалитом и Журбенко дома и крикнул во весь голос:
— Эй, кто тут есть живой? Покажись — я принес письмо! Письмо!
Шалит подбежал к пришедшему, и тот подал ему сложенное треугольником письмецо, которое он только что извлек из висевшей па боку сумки.
