На большом столе, под руками, лежали предметы, к которым Пеллегрино обращался в течение дня. Там были книги — труд о колониальной бактерии, работа об утопических обществах и полный муниципальный свод законов города Нью-Йорка, который, как полусерьезно считали, он заучивал наизусть. Там были также нож и два яблока на тарелке, коробка грубых черных sigari toscane, вонючих итальянских сигар, недовязанный серый носок и, наконец, его сын, наклонившийся над тарелкой и насыщавшийся так изящно и целеустремленно, как молодая черная лиса.
— Ах, figlio mio, figlio mio, — бормотал Пеллегрино в тональности похоронного плача.
— Что случилось? — спросил мальчик, успокоенный знакомым музыкальным стилем отца. Он чувствовал, что не было нужды поднимать глаза или прерывать поглощение пищи.
— Что случилось? — повторил Пеллегрино. — Ничего. Un bel'niente. И чем меньше я имею, тем меньше я хочу. И чем меньше я хочу, тем больше я получаю. Это парадокс, Вито mio. А парадоксы — не для молодых, они для стариков, как и вязанье. Они — способ времяпрепровождения.
— Ты заказал масло? — спросил Вито.
— Нет. Зачем? Сейчас лето. Кому нужно масло летом? Ах, масло, оливковое масло из Лигурии, первой выжимки. — Он причмокнул. — Я клянусь тебе, Вито, это похоже на… Его можно пить, оно получше кока-колы.
— Папа, — мальчик, Вито, поднял глаза и уставился на отца сквозь длинные черные ресницы. Его лицо было живым, хитрым и настороженным, как морда лисы.
— Папа, — сказал он, улыбаясь, со следами молока на губах, — ты сумасшедший.
— А ты счастливый, — сказал Пеллегрино ядовито. Если бы я был нормальным, тебе бы Бог помог.
— Ты на меня рассердился?
Пеллегрино поднял руку в жесте, символизирующем мир. Он не сердился.
— Я заказал масло, — сказал он. — А тебе бы лучше оторвать зад да пойти отремонтировать эту штуку. Возможно, она не догадалась повернуть кнопку вверх или вниз. М-м-м! Что за женщина! A madonna. Che coscie! Так говорят римляне. Что за бедра! — сказал он. — Вито, посмотри на меня!
— Дай мне поесть.
— Посмотри на меня, — он вновь засмеялся. — Подними лицо. Arrosolato, застенчивый, как девушка. Ах, Вито, Вителлоне.
Он поднялся со стула и сжал тонкую шею мальчика.
— Когда-нибудь у тебя будет такая женщина. Не сейчас. Сейчас ты еще маловат для таких. Сейчас для тебя — нервного, нетерпеливого — нужны девушки. Но позже, когда ты станешь мужчиной…
— Ладно, что ж, я не мужчина. Это моя вина?
— Ох, Вито, я только дразню тебя.
