— Иду, иду! Нельзя же так… — бормотал Лев Минеевич, открывая крепостные ворота.
Пали оковы и скрепы. Два верхних, один нижний, задвижка — все!
Дверь распахнулась, и в прихожую влетел Витюся, единственный, но весьма беспокойный сосед Льва Минеевича.
— Опять ключик забыл? — сладенько спросил Лев Минеевич. Но Витюся был невменяем. Он пронесся, как вихрь, наполнив тихую, заставленную всяким ненужным скарбом полутемную прихожую грохотом и свистом.
Лев Минеевич, крохотный, но весьма бодрый и розовенький пенсионер, едва успел отскочить.
Где-то на Витюсиной половине уже нервно позвякивали ключи. «Значит, не забыл ключик, — покачал головой Лев Минеевич. — Ни спасибо, ни здрасте. Воспитание-с».
Он вздохнул и прошлепал в ванную, чтобы вымыть руки после прикосновения к дверным запорам.
Но не успел повернуть фарфоровую ручку допотопного выключателя, как грохот корыт и шелест бумажных рулонов в прихожей возвестили, что беспокойный сосед проследовал в обратном направлении. Загремели замки, оскорбленно звякнула нетерпеливо сорванная цепочка. Потом гулко загудели каменные ступени лестницы.
«Так и есть, дверь не захлопнул!» Лев Минеевич скорбно кивнул грустному лысому человечку, который смотрел на него из сумрачных глубин рябого и ржавого зеркального осколка.
Он машинально намылил руки, но тут же спохватился, что дверь на лестницу открыта. Ее следовало немедленно запереть, и мытье, таким образом, пропадало зря. Но руки уже были намылены… Лев Минеевич прибавил струю в кране. Тщательно вытерев пальцы розовым с желтыми пуховыми цыплятками полотенцем, он погасил свет.
Но тут он услышал, как скрипнула входная дверь и чьи-то растерянные шаги вновь разбудили ворчливое эхо прихожей. Лев Минеевич затаился и, приоткрыв дверь своего убежища, приник к щели. К величайшему облегчению, он распознал в сумраке знакомую тень неугомонного соседа.
«Вернулся».
Лев Минеевич властно распахнул дверь и, пройдя к выключателям, осветил прихожую.
Витюся стоял перед своей дверью, опустив голову и раздумчиво выпятив нижнюю губу. В поникших руках он держал какой-то истрепанный и засаленный предмет, в котором только наметанное око Льва Минеевича могло распознать паспорт. «Совсем рехнулся. Это уже алкоголический маразм», — определил Лев Минеевич.
— Заприте, пожалуйста, за собой дверь, Витюся, — строго сказал он. — Я уже вымыл руки.
Лев Минеевич пошел в комнату и неторопливо принялся за свой туалет. Достал из глубин мрачного темно-красного шифоньера полосатую шелковую рубашку. Вдел в нее запонки, прикрепил свежий, с длинными острыми концами воротничок; благодушно и снисходительно оглядев себя в зеркале, выбрал зеленый, в широкую полоску галстук. С костюмом дело обстояло проще — он был у Льва Минеевича единственным.
