– Ну, хоть поговори ты с ней! Коли не пожелает – что ж… Так Антипке и скажу: не годишься, мол, Устинье Даниловне, рылом не вышел, – хмуро усмехнулся Силин.
– Поговорить – поговорю, – нехотя согласилась Агафья.
– И на том спасибо. – Прокоп вздохнул, поднялся, перекрестился на образ и вышел из избы.
Во дворе Устинья по-прежнему бешено кидала снег. На скрип шагов она даже не повернула головы и выпрямилась, отставив лопату, лишь тогда, когда мать позвала её в дом.
Войдя, Устя скинула промёрзшие валенки, отбросила со лба прядь выбившихся из косы волос, вопросительно посмотрела на мать. Агафья вздохнула. Зачем-то потеребила в пальцах край изорванного передника, тоскливо взглянула на закопчённую икону Спаса в углу. Устинья наблюдала за матерью, недоверчиво нахмурив брови.
– Для ча звала-то? Я ещё до анбара почистить хотела…
– Что до него чистить, всё едино в нём шаром покати! – с сердцем отозвалась Агафья. – Ты вот что… Поди-ка ко мне, сядь. А вы, луковки, брысь в сенцы!
– Студёно ж там! – с недоумением сказала Устинья, когда за сестрёнками захлопнулась дверь. – Апроська и так дохает всю зиму…
– Ничего, ненадолго. – Агафья яростно крутила в пальцах край передника. – Устька… Вот что я тебе скажу. Замуж тебе пора.
Устя ничего не сказала, лишь лицо её стало суровым и внимательным одновременно, а на переносье явственно обозначилась такая же, как у матери, жёсткая складка. Агафья ждала ответа, но дочь молчала. В тёмной хате отчётливо слышался треск горящей лампады, пахло сухой травой и ладаном.
– Я тебя не понуждаю, боже сохрани, – глухо сказала наконец Агафья, глядя в стену. – Но погляди ты, ради бога, на жисть нашу. Отца господь упокоил, и слава богу… А дальше-то как? Других женихов тебе всё едино не искать. Так всю жизнь у меня на загорбке и просидишь?
У Устиньи дрогнуло лицо, дёрнулся по-мужски желвак на скуле.
– Кажись, не даром хлеб-то ем, – сквозь зубы сказала она. – Кажись, не у окошка день-деньской сижу. Меня выдашь – на ком пахать-то весной будешь?!
– Миром вспашем! – вскинулась и Агафья. – Уж заместо кобылы тебя не запрягу, небось! Да как же с тобой, дура, говорить-то, ежели ты счастья своего не разумеешь?! К Силиным пойдёшь – кажный день досыта есть будешь! И ты, и дети твои! Мало тебе, царевишна этакая?
– Мне у них кусок в горло не влезет, – угрюмо сказала Устя, отворачиваясь. – Но коль ты Прокопу Матвеичу обещала – так тому и быть. Я из твоей воли не выйду. Отдавай, матушка родная, в ножки поклонюсь…
