– И крест сымешь?
– А вот сыму!
– Ступай, ступай, коль башка пустая. Страху натерпишься да зад отморозишь, велик будет барыш! – сердито сказала Устинья, но её голос утонул в дружном визге девичьей ватажки:
– И то верно! Иди, Танька! Опосля расскажешь, как всё было-то, может, и мы…
Танька медленно и торжественно поднялась с лавки. Перекрестившись и пробормотав: «Прости меня, господи, дуру непутную…», она сняла с шеи шнурок с крестом, отдала его насупленной Усте и накинула платок.
На двор, под голубой свет месяца, высыпали все вместе. Было тихо, снег искрился и блестел, темнея лишь под деревьями, чёрная чаша неба, сплошь забросанная звёздами, опрокинулась над селом. От мороза тут же защипало щёки.
– Всем нельзя, – строгим шёпотом сказала Акулина. – Ей одной надо, пойдёмте, девки, назад в избу. А ежели она заверещит аль позовёт – тогда все вместе выручать и кинемся.
Танька в последний раз широко перекрестилась и решительно зашагала через пустой заснеженный двор на зады. Овина не было видно за высокими сугробами, и вскоре Танькин платок пропал из виду.
Девушки вернулись в избу, но разговор не клеился: все сидели, как на иголках, тревожно переглядываясь. Устя застыла у окна, прилипнув к замёрзшему стеклу.
– Вот моё тебе слово, Акулина, – не оборачиваясь, пообещала она. – Если хоть чего с ней приключится – я тебе всю морду кулаком разворочу. Уж точно никто не посватается, хоть ты все овины на селе с голым задом обеги.
– Да нешто я её нудила, Таньку твою? – обиженно буркнула Акулина, на всякий случай отсаживаясь подальше. – Сама она…
Она не договорила: со двора донёсся дикий, отчаянный, полный смертного ужаса крик. Девушки повскакали с мест и, роняя спицы и прялки, кинулись во двор. Устинья, раскидав всех, выскочила первая, босая ринулась по снегу навстречу чему-то взъерошенному, орущему, сломя голову летящему через двор – и поймала Таньку в объятия.
– Что, дура?! Нагадала?! Сухотку б на тебя!.. – и повлекла подругу в сени.
В избе, в кучке взволнованных, испуганных девушек Устя разжала руки, и встрёпанная бледная Танька мешком осела на пол. Она была перепугана так, что не могла говорить, её колотило, и ковш с водой невозможно было поднести к её трясущимся губам.
– Танюш, что там? Что было с тобой? Что, что, расскажи?! – теребили её подруги, но Танька лишь мотала головой и судорожно прижималась к Устинье. По её лицу текли слёзы, из горла вырывались короткие, отрывистые всхлипы, и видно было, что говорить она не может. Её трясли за плечи, брызгали в лицо водой, крестили, дули в глаза, но лишь через несколько минут Танька с трудом, заикаясь, смогла вымолвить:
