Гулянка сразу же завернулась круто, с места в карьер, как значительно позднее определила Катя. Толик, смешав водку с шампанским, объявил напиток «Северным сиянием» и предложил выпить. Катя отпила глоток и удивилась — было приятно. А Томка с дружками навалились: «Пей до дна! Пей до дна!» Она и выпила. У нее картошка была, тушеная, с курицей. Морковные кружочки так симпатично из картошки проглядывали, но они есть не стали. Хрумкнули огурцами, колбаску свою сглотнули, и снова Толик разлил. Она же, глядя на них, положить себе картошки постеснялась. И как ни выкручивалась, как ни бегала на кухню под разными предлогами, уже чувствуя предательскую слабость ног, от второго стакана ей отвертеться не удалось. И все так славно стало вокруг. Катя танцевать захотела. Поставили пластинку, с вальсом. Толик подхватил ее, прижал и, казалось ей, понес над полом. И все кружилось, все мерцало и переливалось у Кати в глазах: стол, уже изрядно разоренный, с пустыми бутылками на краю, торшер с бумажным абажуром в углу комнаты, распяленные в смехе красногубые рты сменщицы Томки и ее дружка… И сквозь непонятную радость, сквозь глупый, щенячий восторг — мгновенные уколы страха: что со мной? что теперь будет? зачем все это? То, как приходил дядя Леша, и, хмуря широкие густые брови, спросил ее, не пора ли дорогим гостям по домам расходиться — она уже не помнила. Как не запомнила и свой дурашливый смех под одобрительные взгляды рассолодевших на диванчике гостей…
Пришла в себя Катя под утро. Сработала уже укоренившаяся привычка вскакивать чуть свет, так как первая смена начиналась у них в пять часов утра. Проснулась она, а лучше бы не просыпаться вообще: голова трещит и разламывается от незнакомой боли, во рту пересохло. До того, что не сразу губы удалось разлепить, все тело ее, такое послушное и сильное всегда, обезволело в страшной слабости, словно бы по нему асфальтовым катком прокатились. И не сдержала Катя стон, вскрикнула в голос, по-бабьи теряя дыханье, когда обнаружила подле себя на неразобранной постели широкую спину Толика, уткнувшегося носом в беленую стену. С недоумением и страхом разглядывала густые перчинки конопушек на лопатках, крутой затылок под коротким ежиком рыжих волос.
А за окном просыпалось и набирало силы заводское предместье: коротко посигналил дежурный автобус, собиравший рабочих автопарка в первую смену, прошла хлебовозка, громыхнув кузовом на колдобине, хлопнула в подъезде дверь, мужской голос громко и сердито окликнул собаку. И вся эта разнообразная жизнь звуков, так радовавшая и ободрявшая ее по утрам, на этот раз показалась Кате чужой.
