На лицах близнецов читалось явное сомнение. Они вообще как-то приуныли. Чтобы поднять настроение, Хью повел их в игровую комнату — приветливую и яркую, с просторным манежем для игр и широким столом для рисования — на послеобеденную сказку. Все уселись на полу, причем Джордж и Эдвард внезапно, совсем как малолетки, сунули в рот по пальцу. Сказка (самая любимая, про плохого щенка и хорошего котенка — они всегда выбирали именно ее) почти их не занимала, куда интереснее было бороться за место на коленях у Хью. Добравшись лишь до той части, где плохой щенок изгрыз новый девочкин ботинок, Хью выдохся и предложил пойти на прогулку. «Гулять! Гулять! Гулять!!!» — немедленно завопили близнецы, и началась такая потасовка, что даже ко всему привычный Хью задался вопросом, за что вообще любят детей.
Прогулка тоже не увенчалась большим успехом. Гольфы Джорджа все время норовили съехать ему под пятку, а Эдвард ныл, что у него замерзли уши, но наотрез отказывался надеть шапочку. День выдался ненастный, окрестности окутывал легкий, но промозглый туман. Знакомый лебедь на реке был решительно не в духе: отказался брать хлеб и, шипя, погнался за Эдвардом. Утки были сговорчивее, но скоро улетели, а кроме них, больше ничего интересного не нашлось. Хью шагал, накручивая положенную для прогулки милю, а его ненаглядные близняшки то совались под ноги, то тащились позади, ноя насчет сбившихся гольф и отмороженных ушей. Просто не верилось, что это и есть обожаемые Джордж и Эдвард, приветливые и покладистые настолько, насколько это в принципе возможно для мальчиков четырех лет.
Когда они наконец добрались до дому, близнецы понеслись к телевизору, который им разрешалось смотреть лишь по специально отведенным для этого дням. В приступе бунтарской отваги Хью решил, что ему плевать, специальный это день или нет, и нажал дистанционку (Джорджу и Эдварду было категорически запрещено прикасаться к тому, что имело хоть какое-то отношение к электричеству). Экран вспыхнул, огромная лиловая горилла замахнулась дубиной, ревя: «Убей! Убей! Убей!» Потрясенные прежде невиданным действом, близнецы мешком осели на ковер, прижались друг к другу и дружно сунули в рот по пальцу. Хью подумал, что и сам, когда курил травку, выглядел примерно так же — внешне зачарованный и благостный, но при этом внутренне сосредоточенный.
На кухне царил полнейший бардак. После обеденной возни кресла и стулья стояли как попало, словно танцоры, покинутые партнерами прямо посреди танца. Посуда так и оставалась на столе среди всевозможных луж, лужиц и мелких брызг. Подушка на плите спеклась в тонкий коричневый блин. Когда Хью встряхнул ее за угол, перья внутри зашуршали, как корнфлекс, и ухнули вниз, превратив несчастный предмет комфорта в подобие козьего вымени. С минуту Хью шлепал по ней, подбрасывал и тряс, потом отказался от попыток, положил на кресло и прикрыл газетой.
