– А у меня, знаешь, есть мечта… – Гарик глубоко затянулся и пояснил: – Заветная.
– Ну? – Семён даже не попытался изобразить интерес. – Излагай, Чернышевский ты наш. Не томи…
– Ты только представь: лежу я у себя в покоях, кругом золото – ну там яйца, оклады разные, – а передо мной принцесса бродит, настоящая. Пыль с брюликов тряпочкой сметает. А ещё две в это время цацки примеряют… – Гарик с тоской вздохнул. – К показу готовятся.
– Да-а… – покачал головой Семён, – не дура у тебя губа, ой не дура… Это куда ж тебе надо влезть, чтоб всё было? Разве только в Алмазный фонд или Форт-Нокс какой…
– Какой-какой фонд? – с неожиданным интересом переспросил Гарик.
– Алмазный, – ответил Семён, пытаясь отыскать взглядом мотылька. Тот обнаружился быстро: какой-то домовой – кажется, из бригады деда Нафани – согнал насекомое с горлышка бутылки, валявшейся возле медведя, а саму бутылку аккуратно подобрал и унёс. Мотылёк взмыл повыше и зигзагами направился в сторону расположившейся на памятнике троицы. Постепенно приближаясь к Семёну и Гарику.
– А что в этом твоём Форт-Ноксе? – прикинув что-то на пальцах, уточнил Гарик.
– Золотой запас. США и чей-то ещё. Кажется, наш тоже…
– США, говоришь? О как!..
Семён, уже не раз наблюдавший подобную картину, разглядел, как шея соседа вытянулась во всю свою немалую длину. Сухо клацнули челюсти, и в воздухе закружилась пара белых чешуек. Семён грустно улыбнулся.
– М-м! – Гарик облизнулся. – Вкуснятина…
Семёна опять накрыла волна дыма. Не выдержав, он встал и, не слушая продолжавшего что-то увлечённо болтать Гарика, двинулся к памятнику. Мужики насторожённо наблюдали за его приближением.
– Огоньку не найдётся, уважаемые?
Огонек нашёлся сразу. Прикурив, Семён поблагодарил и заметил:
– Вы бы не сидели здесь на памятнике-то. На лавочке и удобнее, и урна, опять же…
– Вы хотите сказать, что это, – тот, кого называли Александром Сергеевичем, брезгливо потыкал в клубок арматуры, – памятник? И кому же ставят… э-э… такие памятники?!
– Жертвам репрессий за нетрадиционную сексуальную ориентацию, – изо всех сил стремясь сохранить каменное лицо, ответил Семён. И, увидев на лицах абсолютное непонимание, вежливо пояснил: – Петухам. Очковым.
Оба мужика разом вскочили и принялись старательно стряхивать со штанов воображаемую грязь. Призрак тоже брезгливо отодвинулся. Не отказав себе в удовольствии понаблюдать за перемещением компании на лавочку, Семён побрёл обратно. Гарик, очевидно, так и не заметивший его кратковременного отсутствия, продолжал что-то вещать, размахивая догоревшим почти до фильтра окурком:
