— Прекрасно, мои храбрецы! — сказал он со смехом, качаясь на стуле. — Прекрасно, приятно видеть, что вы всегда на своем посту; но успокойтесь и садитесь снова за стол, там вам нечего делать.
— Что же это за шум? — спросил Марсо.
— Ничего особенного, — отвечал Дельмар; — расстреляли только пленных, взятых этой ночью.
Бланш испустила крик ужаса.
— О, несчастные! — воскликнула она.
Дельмар поставил стакан, который хотел поднести к губам, и медленно повернулся к ней.
— Ах, вот еще новости, — произнес он, — если солдаты стали теперь дрожать, как женщины, надо будет женщин одеть солдатами. Правда, ты еще очень молод, — прибавил он, беря обе ее руки и пристально смотря на нее, — но ты привыкнешь.
— О, никогда, никогда! — воскликнула Бланш, не думая о том, как опасно было проявлять свои чувства перед подобным свидетелем. — Никогда я не привыкну к этому ужасу.
— Дитя, — возразил Дельмар, выпуская ее руки, — неужели ты думаешь, что можно возродить нацию, не выпуская у нее крови, подавить раздоры, не воздвигая эшафотов? Видел ли ты когда-нибудь такую революцию, которая, уравнивая всех, не срубила бы нескольких голов?
Он замолк на мгновение, затем продолжал:
— Да, впрочем, что такое смерть? Сон без сновидений, без пробуждения. Что такое кровь? Красная жидкость, очень похожая на ту, которая содержится в этой бутылке, и которая только потому производит действие на наш рассудок, что мы соединяем с ней известное представление. Ага, ты замолчал? Посмотрим, может быть, в твоих устах найдется несколько филантропических аргументов? На твоем месте любой жирондист не полез бы за словом в карман.
Бланш была принуждена продолжать этот разговор.
— О! — сказала она, трепеща всем телом. — Уверены ли вы, что Бог дал вам право поражать так?
— Разве Бог не поражает Сам?
— Да, но Он видит далеко за пределы жизни, тогда как человек, убивая, не знает ни того, что он делает, ни того, что он отнимает.
— Пусть так, прекрасно. Душа бессмертна или она не бессмертна. Если тело — только материя, то разве преступление отдать материи немного раньше то, что Бог ей предназначил? Если же душа — обитатель в теле, и эта душа бессмертна, я не могу убить ее: тело только одеяние, которое я снимаю с него, или, вернее, темница, из которой я освобождаю ее. Теперь послушайся совета, ибо я хочу тебе дать один: храни твои философские размышления и твои товарищеские аргументы для защиты своей собственной жизни, если бы тебе пришлось попасть в руки Шаретта или Бернара де Мариньи, то они не были бы более милостивы к тебе, чем я к их собственным солдатам. Что касается меня, то, я надеюсь, что ты уже раскаялся в своих словах и не посмеешь повторить их в моем присутствии. Помни же об этом.
