Посмотрели на заплаканную Зильке — она и сейчас беззвучно всхлипывала.
— Скажите, а десять лет назад еврейке было гоже приютить семнадцатилетнюю бродяжку с ребенком на руках? — спокойно спросила Фрида.
— Вы ее эксплуатировали! Заставляли на вас горбатиться!
Фрида взглянула на Эдельтрауд:
— Неужели?
Та отвела глаза и обронила:
— Вы евреи.
— Пусть так, но мы всегда были евреи. Все эти совместно прожитые годы. Ты, Зильке и мы. Было столько смеха, столько слез… Что изменилось?
— А изменилось то, фрау Штенгель, — встрял Юрген, — что Германия очнулась. Весь народ пробудился. Теперь мы знаем, кто вы и что натворили. Настал наш черед. А сейчас отдайте Эдельтрауд деньги.
— Какие деньги? — удивилась Фрида. — Она уже получила жалованье. Выше, чем у обычной прислуги.
— Выходное пособие. Мы требуем деньги за месяц.
— Но ведь она увольняется, — тихо сказала Фрида. — Ты прекрасно знаешь, что в этом случае пособие не положено.
— Она не увольняется. Ее вынуждают уйти.
— Чем? Чем я вынуждаю?
— Тем, что вы — евреи. Увольнение по расовым мотивам. Отдайте деньги и скажите спасибо, что я не требую больше!
Фрида прошла в кухню. Взяла бочонок из-под печенья, в котором держала деньги на хозяйственные расходы.
— Я знала, Эдельтрауд, что ты потихоньку берешь отсюда марку-другую, — негромко сказала Фрида. — И никогда не укоряла.
Мальчики изумленно вытаращились на Эдельтрауд. Черт, а им в голову не пришло! Зильке тоже уставилась на мать. Эдельтрауд покраснела, но промолчала.
Вольфганг сидел за пианино, отвернувшись.
— Может, стаканчик шнапса, Юрген? — Он крутанулся на табурете. — Прежде ты никогда не отказывался.
Молодой штурмовик молча топтался на синем ковре, который вечно оккупировали для игр маленькие Зильке и близнецы.
— Прощай, Эдельтрауд, — сказала Фрида. — Больше десяти лет ты была нам родным человеком. Такой я тебя и запомню.
— Вы — евреи, — повторила Эдельтрауд. Похоже, ничего другого она сказать не могла. Этот рефрен был ее щитом от совести.
Эдельтрауд выхватила у Фриды деньги и сунула их в карман передника.
— Уходим! — приказал Юрген.
Эдельтрауд шагнула следом, но Зильке замешкалась.
— Пауль, Отто… — впервые за всю сцену проговорила она. — Все равно я навеки в Субботнем клубе.
— Уходим, я сказал! — рявкнул Юрген.
И они ушли.
