Это означало больше, чем оскорбление. После таких слов человеку можно было вообще остаться без жены, без семьи.
Если тебя заподозрят в том, что ты способен съесть оленей жены, — это гражданская смерть. У чукчей не было совместной собственности на оленей. В семье были олени главы — мужа и олени жены, которых ей дали с собой. И в совместной жизни чукча оставался пастухом оленей своей жены, хотя она и их дети жили за счет стада мужчины. Да и дети при жизни отца могли владеть только теми оленями, которых им дарили родственники. Оленями отца они не владели. Олени отца переходили к ним, когда он сам это решал.
Олени жены должны были плодиться и множиться, но не убывать. Оленевод предпочитал потерять собственных оленей, чем жениных. Когда женщина уходила от него, то забирала своих оленей до последнего, несмотря на то что по чукотским законам ее собственные дети оставались в семье мужа.
Олени, олени, олени… Основа чукотской жизни. Только о них и слышишь, когда разговариваешь о прошлом. Даже если муж умирал, то женщину стремились оставить в семье мужа, отдав ее младшим братьям покойного. В этнографии этот обычай именуется левиратом.
Шел праздник молодого оленя — праздник родившихся телят.
Стадо Ахалькута вышло на отельные места. Надо было отделить важенок, умилостивить духов, чтобы они не унесли оленное счастье, и забить оленей для семей оленеводов. С оленями уходили только молодые мужчины. Старики и женщины оставались на рыбалке, на речке, где рыбы было особенно много.
Коян и Вантулян обегали все соседние стойбища, приглашая друзей на праздник. Потом и они будут помогать людям в трудной весенней работе.
Народу собралось много. Яранги поставили вокруг на ровном месте, и между ними сделали загородки из жердей и нарт.
Было еще совсем темно, когда сам старик Ахалькут повел белую собаку к восточной стороне от стойбища. Он вел белую собачку к месту, где еще с вечера положил обрезок нетолстого бревнышка и длинную ольховую палку.
Люди молча шли за старшим.
Ахалькут поставил собачку мордой на восток и сел на нее, придавил ее всем телом. Сын Коян подсунул ей под шею бревнышко и отошел к людям, стоявшим полукругом.
Все по-прежнему молчали. Только собачка коротко взвизгнула, но старик надавил ей рукой на затылок, прижав морду к бревну, и собачка затихла.
— Вальгиргин, отец всего живого, — заговорил Ахалькут запинаясь, — прошу тебя сохранить моих оленей и моих людей, которых эти олени кормят. Пусть эта моя любимая собака сторожит нас от духов, когда солнце уйдет с востока и пойдет своей дорогой.
