— Для почину — выпить по чину.
Когда покончили с нехитрой едой, Анчугов приподнялся на локтях:
— Что я хочу тебя попросить, Александр Романыч…
— Ну?
— Самую долгую дорогу начинают с одного шага. А я его не сделал еще. Помоги.
Смолин пристально посмотрел на лейтенанта: «Нет, не похоже, чтоб послабление старался выбрюзжать…»
— Что ж ты хочешь, Иван Сергеич?
— Знанием поделись. Я не задолжаю.
— Да ради бога! — повеселел капитан. — Чего же ты мнешься, варнак!
Оба прилегли у костерка, пустили к веткам колечки дыма, задумались.
— Ну, слушай, Иван Сергеич, — наконец заговорил Смолин. — Начну я с разной мелочи. И от нее случается польза.
Довелось мне как-то в своем начале поймать Ваньку Крапкина. Травленая лиса был этот Ванька. С виду — слюнтяй, заморыш, а не было у деревни лютее врага. И хлеб крал, и лошадей сводил, выл от него колхоз, а не пойман — не вор.
Однажды ночью в колхозе начисто выбрали склад — ни товара, ни следов.
Все кругом в один рот говорили: его, Ванькино, дело.
Я шесть часов метался по селу, не курил даже. Следы ищу, нет следов. Сторожа трясу, ничего не знает. Стороной и так, и сяк выведываю, где Крапкин ночью был? Дома был. Спал проклятый.
Снова магазин со всех краев обошел, увидел цигарку чью-то у крыльца. Сунул на всякий случай в коробок.
На седьмом часу вызвал к себе Крапкина.
Заходит мужичонко, ножки кривые, ручки маленькие, шерстью поросли, на лице глупость печатными буквами написана.
«Ах, черт возьми, это и есть Ванька Крапкин — вор и гроза окрестных сел? Не верится что-то!».
— Садись, — говорю, — Иван Сысоич, и выкладывай все, как есть. Не тяни веревочку.
— Ась? — говорит мужичонко. — Чего изволите, гражданин?
— Гражданин изволит, чтоб ты сказал, куда краденое спрятал?
Улыбнулся Крапкин, ручки волосатые развел:
— Наговаривают на меня. Не виноват.
— Значит, ни в чем не грешен?
— Не крал. В уши вам надули.
Вздохнул я, говорю Крапкину:
— Ошибка, выходит, произошла, Иван Сысоич. Зря потревожили. Иди с богом.
— Спасибо, — отвечает Крапкин. — А обида, какая уж там обида! Служба у вас такая неприятная. С ошибочками, с дефектами.
Вот как он на радостях заговорил: «дефекты»!
— Да… погоди маленько, Иван Сысоич, — говорю я Крапкину, — погляди-ка вот сюда…
И подвигаю ему на край стола окурок из бумажки. Тот, что у магазина нашел. Бумажка — в клетку. На клочке всего четыре слова: «… десять сотых га огорода».
Взял Ванька эту бумажку, прочитал что там было, положил на стол:
— Ну, что ж, и такую курить можно. Сами курили?
