Так проходит предначертанная жизнь человека. Но под конец её Смерть неизменно перевоплощается в женщину, является безоружной, в облике покорной девы с тёмными косами и опущенными долу глазами. Приходит тихо, как соблазнительница, — и мы ощущаем её каждой клеточкой тела, опьянены её дыханием, полным неизбывной медовой сладости. Вот тогда сопротивляться ей недостойно мужчины и следует уступить. Ты поистине такова.
— Значит, сейчас не я — но ты уступил и покорился?
— Ты говоришь.
— Снова эта непонятная формула. Я говорю — правду?
— Не знаю. То, что ею становится, едва слетев с твоих губ.
— А твоих я не видела и не ощущала. Как не видела лица. Разве это называется — подчиниться мне всецело?
Кахин молчал. Он уронил себя с тела девушки, и теперь оба лежали рядом, выписывая друг на друге накожные письмена самыми кончиками пальцев.
— Ты не знаешь — я и не хотел, чтобы ты знала, пока не насладишься мною вполне, — ответил мужчина. — Я урод. У меня по сути нет рта, нет губ: вместо них бахрома, похожая на щупальца или водоросли, колышимые течением. Может быть, после моих слов тебе будет не так страшно глянуть. Я не воспротивлюсь: можешь сделать всё, на что будет твоя воля.
Тот мрачноватый стиль, в котором была подана сентенция, придал Марине смелости. «А что будет потом? — спросил тихий голос внутри неё. — Он подчинится тебе, как под самый конец мужи подчиняются своей смерти? Намекал же».
Однако рука её уже потянула книзу витки лисама.
…И ничего ни уродливого, ни пугающего. Округлые ноздри, что дышали на неё сквозь синюю ткань. Изысканно подвитая борода ассирийца, что сливается с висячими усами, окутывая низ лица.
— Ты красивый. Ты такой красивый, как лики на древних рельефах, — говорит ему девушка. — Если бы я приказала тебе умереть, то лишь чтобы тобой не посмели восторгаться другие женщины.
И — самой себе на удивление — легко касается губами живой бахромы.
И нет смерти. Вообще. Если не считать блаженной гибели в любовных муках.
Когда они уже под утро вышли из палатки, моросил тёплый дождь, прибивая песок и наполняя собой бесчисленные впадины. Трава давала бесчисленные побеги и шла в рост прямо на глазах, расцветали акации и тамарикс, оплетающий барханы, и ребятишки с азартным писком шлёпали по лужам, отгоняя от новорожденной зелени шустрых коз. А где-то вверху рождался тягучий, прохладный ветер.
— Это весна? — спросила Марина, подставляя лицо.
— Это новая земля взамен старой, — ответил Кахин. — Выкупленная жизнью и страстью нас обоих.
