— Вот зайду — и спрячусь назло. Выйду — как раз украдут, — продолжала она рассеянно, а ноги сами волокли её: от той добела раскалённой сковородки, что на небе — по чуть менее горячей, которая распласталась под ногами.
В мотеле, радующем гостя мало того что прохладной, но вообще ледяной атмосферой, не было даже персонала. По стенам развешаны довольно свежие плакаты, стол распорядителя — завален грудой листовок ещё тех времен, когда общественность была взбудоражена и развалена надвое казнью Муаммара Каддафи. Ни английского, ни тем более арабского языка Марина не знала как следует, однако глаза её мельком уловили слова «гибель великого рукотворного моря», «независимость», «государство для Великого Кочевья», и «туареги».
— Моя машина вроде была иной марки, — сказала она себе, двигаясь по коридору. — И сами люди иначе называются. Туарег — это раб, а они себя называют свободными. Свободный народ Имохаг.
Откуда взялось это слово, из каких закромов сознания — непонятно.
Номера первого этажа почти все стояли отпертые и пустые, электричество не работало, но прохлада сохранялась, как в своего рода пещере.
Девушка зашла в один из них, неведомо почему показавшийся ей самым благонадёжным, заперла дверь изнутри и села в пологое кресло напротив окна, уронив рядом мешок. И провалилась в сон, который шёл в декорациях здешней реальности.
В этом сне кто-то велел ей достать то самое дарёное Балтикой зеркало и повесить на стену, а потом взглянуть. «Морская девушка может узнать правду о себе только из морского зеркала», — сказали ей.
Только внутри была какая-то другая она. Бледнокожая, тонкая, будто куница, и крутобедрая, темно-каштановые вьющиеся волосы по колено, брови точно лук из рогов козла, а глаза как финики в меду. Красивая: солнце на полнеба стоит за плечом, рассыпается лучами в серебре амальгамы, любуется.
— Что за чепуха, — сказала она. — Пойти посмотреть насчет воды, что ли, — вдруг сохранилась после повального бегства обслуги.
В рюкзаке был сложен кое-какой съестной припас на первое время — Марина уже убедилась в том на ощупь или иным, куда более неясным образом. Однако есть ей не хочется нисколько — жара виновата? Зато погружение в воду с лёгким зеленоватым оттенком, что без помех льется в ванну из широкого крана, доставляет девушке неизъяснимое наслаждение. А вот зеркала в туалетной комнате отчего-то нет, и отяжелевшие от воды пряди могут быть сколько угодно тёмными, а кожа — русалочьей: не страшно ничуть.
