— Мастер? Я бы уж скорее думал — мастерица, ведь их ткали, эти пояса.
— Из волоченого и крученого золота? Ну да, как же. Семь лет учиться, а потом как под замком тайну хранить — ни одна девушка это не выдержит. Уж не говоря о том, что женкам подобная работа была не по силам — там еще катать надо эти пояса, — люди свято верили, что от нежных ручек всё золото враз потускнеет. Даже помочь надеть такой пояс — а он широкий был и длинный — звали другого мужчину.
— Представляю, каково было Басе в царстве рукотворных чудес.
— Именно. В любви да в холе, как былинка в поле. Королевой она, конечно, таки смотрелась в роскошных платьях, кунтушах да шубках, однако… Попробуй пересадить лесную незабудку или степной василёк в тучную землю да еще на яркое солнце.
— Увяла?
— В полгода сгорела. То ли скоротечная чахотка, то ли, поговаривают, завистники отравили. Люди так всегда полагают, коли смерть нежданная приключится. Спасибо, колдовством не посчитали — охота на ведьм уже перестала быть в моде. Барбару-то одна старая знахарка из последних сил из могилы тянула: Зося не Зося, Беата не Беата, что разницы.
Да, Жигимонт точно каменный стоял, когда его молодую жену в фамильный склеп опускали — на ярус ниже, чем самые тайные подвалы сокровищницы, и в свинцовом гробу с таким окошком. Натянул на себя траурный жупан и кунтуш — и пояс свой драгоценный на черную сторону повернул.
С тем и жил дальше. Жил и помаленьку с глузду съезжал. Там ведь, под землей, сухо, прохладно, тело и без свинцового футляра нетленным остается — вот князь и решил, что Бася его не умерла насовсем и еще ожить может.
А тем временем оказался в Юровичах проездом из Санкт-Петербурга в Париж известный граф Феникс. Не иначе жирный кус почуял.
— Ну как же в хорошей сказочке без Калиостро? Никак.
— Послушай. У Екатерины Второй, той самой, что и с самим Каролем Пане-Коханку зналась, этот шарлатан бывал? Бывал. Напаскудил там? Напаскудил. Через город Смоленск его на курьерских обратно во Францию прогнали? Прогнали.
— Ладно, допустим, поверил я. Что дальше?
— А дальше — подкатывается наш граф к Жигимонту и говорит: «Оживлю я, ваць-пане, любимую супругу вашу, только дорого это будет вам стоить».
А тот, понятное дело, согласен. Без ума же совсем — и что не о сокровищах его, не о дукатах звонких речь, не додумался. Может, сам и попросил того шарлатана итальянско-французского об услуге.
Ну, как уж там дело обернулось, не знаю. В чернокнижии я, натурально, не силен. Договорились, что поднимет граф Басю из гроба — но не телесно, а пока только душу одну. Ибо закаменела плоть. Только, говорит, не думайте, пан Жигимонт, сразу обнимать — целовать ее: растает как сахарная. Погодите самую малость.
