— Да, и знаю, что он был таким не напрасно. Жизнь его была полна славы — и горя. В сорок четвёртом, буквально накануне того дня, когда Шагалы собрались вернуться в освобожденный от немцев Париж, в больнице умирает Белла. Девять месяцев Марк не может не только писать — прикасаться к холстам. Девять месяцев — срок, который нужен для того, чтобы выносить и родить нечто новое. Тогда, когда город лежит в руинах и пепле, а душа погружена в скорбь. И в ней, как на недавних картинах — сплошная чернота и мрачное пламя пожаров. Только ведь душе рано или поздно становятся потребны яркие краски.
— И потому он снова и снова, терпеливо и усердно, поднимает себя и свой город из хаоса. Наполняет черный квадрат городских границ живописным многоцветьем и кипением форм — снова домики, столбы, шпили, раввины, женщины, коровы, козы… А посередине — многоглавый и глазастый собор с огромными иконами на лице. Марк всегда ощущал себя творцом, недаром на одной из самых ранних картин нарисовал себе семь пальцев — как семь дней Божьей недели.
— Его даже на родине признали, ха… Старый Марк ведь побывал однажды в Советской России. Вкусил, наконец, и здесь славы и признания. Но на родину съездить не сумел, вернее, побоялся. Его Города ведь давно не было на земле. Того самого Витебска, от которого он уезжал лишь ради того, чтобы подарить его всем прочим людям.
— И рисовал до тех пор, пока…
— Не умер почти ста лет отроду. В детстве цыганка предсказала ему, что он погибнет в полёте.
— Так, как и жил всегда.
— Всего-навсего в лифте, но и верно — когда поднимался из своей мастерской. Вот и не верь после этого цыганкам!
— А знаешь, куда вёл этот лифт на самом деле? Смотри!
Оба — юноша-белорус и русская девушка — поднимают глаза. На месте Витебска — снова зарево, но не мрачно-огненное, не густо-рыжее на черном. Голубое, как небо, синее, как сон, розовое, будто мечта, золотистое, словно только что выпеченный пирог. Зеленей травы за окном и наряднее свадебной хуппы.
Не напрасно им вспомнилась свадьба и праздник. Потому что Город Шагала вернулся — по их слову — со всеми своими чудесами. Тут улыбчивый синий бык играет на скрипице для стройной невесты в алом платье и белой фате и чуть фатоватого жениха, что буквально к ней «прилепился», а корова — белая с синей головой, — шествует впереди четы с зонтиком в переднем копыте. Двое новобрачных — Адам и Ева? — лежат поверх кроны цветущего деревца, что растет из стоящей на столе вазы.
