Это Горан выступил, не сходя с места, отметил для себя учитель. Самый дотошный, памятливый и независимый из моих питомцев. Немного зануда — но такое простительно гению.
— Культура — это информация. Кто владеет информацией — владеет миром, — кинули с «галёрки» неопознанную реплику.
— И человечками в нём. Поэтому культура — это наша конвенционально нормированная несвобода. Человечество постоянно разрывается между сатанинским и искушением прогресса и стабильностью вчерашней культуры с её традициями. Однако любой традиционализм — это признание социальной неконкурентоспособности данной культуры и призыв к созданию для неё охранительной резервации. Ведь снаружи так неуютно! Такой свежий, холодный ветер!
— А внутри гнезда сплетённых воедино традиций так привычно и удобно, оно так легко отвечает нашим устремлениям к защищённой человечности, то есть, дословно, к гуманности.
Так отвечает тощий, ехидный Радек и вторит ему Ярмила. Странное имя для девочки, отметил учитель. И голос удивительный: почти контральто.
Ей тотчас ответили:
— Гуманитарное начало — это не панацея от бед. Зигмунд Фрейд был первым, кто выступил с осознанной критикой современной ему культуры за то, что она подавляет отдельного человека своими запретами и провоцирует его психические недуги. Но только постмодернизм впрямую занялся поиском некоей новой информативности, которая учитывала бы интересы не только общества, но индивида… В каком-то смысле постмодерн — это идеология равенства человека коллективу. Классическая для постмодернизма смерть автора — это смерть культурного насильника. Деконструкция текста, точнее всей системы культурных текстов, — прямой призыв к свободе.
Росица, подумал Аркадий. Объединила в одном речевом периоде два своих самых пылких увлечения.
Высокий голос с одной из средних парт охотно подхватил:
— Мы ушли в сторону от антитезы «Эрос-Танатос». Кажется, смерть — не более устойчивый и удобный объект для окультуривания, чем жизнь? И более любимый. Оттого культура, особенно то, что называется «культурным романтизмом», воспеванием величия и уникальности народа и нации в прошлом, — одно из универсальных оснований для массового насилия. История свидетельствует, что путь от защиты национальной самобытности до открытия Освенцима и Дахау на самом деле очень короток.
— Только что ты, Гаяна, едва не хлопала в ладоши в ответ на критику Гораном истории, а теперь к ней апеллируешь. Поясни, — попросил учитель.
