Они торопливо спускались вниз по лестнице — почти как тогда, в день ухода детей.
— Кстати, как Кахина? — спросил он.
— С Ирмой всё отлично, Бол-Кунац о ней позаботится, — ответили ему. — Совсем взрослый мальчик. Диана с ними со всеми, так что тоже в безопасности. Прочее сами узрите.
Лампы тлели из последних сил. Даже над конторкой портье.
— Узрю? — отчего-то Виктора задело последнее слово, и он повысил голос. — Да здесь темно, как у негра в… за пазухой. И вообще, я двое суток не пил, а питался одной чёрствой булкой с вареньем.
И круто свернул в ресторан.
Электричество и здесь дышало на ладан, как всё прочее. Зал был полон дождя и мокрецов, спящих, сидящих и лежащих. Все они были без повязок, лысые головы квадратно поблёскивали в свете луны. В баре таким де призрачным блеском сияли бутыли с разнообразными наклейками.
— Люди добрые, вы там всё вино в воду превратили, чи що? — спросила Уррака. — Если в кране нет воды, значит, она факт должна быть в бутылях? Ну, если кто так испохабил мой яблочный сидр прямого отжима — мало ему не покажется. Нашему славному демиургу похмелиться охота.
Говоря так, она бойко пробиралась через толпу — кое-кто из сидящих поворачивал голову и даже вроде как улыбался.
— Нате вам, — втиснула в руку Банева тетрапак со свёрнутой пробкой. — Лучший в мире яблочный нектар. И пошли-ка отсюда живой ногой. Дождик скоро выключат, а уж тогда…
Не успели оба выбраться из стен, как небо иссякло, и сразу на всех поверхностях, залоснившихся от влаги, как старый сюртук, заиграло новорожденное солнце. Виктор оглянулся — нечто странное, страшное и неописуемое творилось с гостиницей, с санаторием, с виллами, — да и со всем городом. Таяло, как глыба снега в оттепель, словно кусок сахарной головы в горячем кофе, оседало грязной пеной и расплывалось.
— Что…
— Просто один вечно пьяный бог решил проснуться, — сказала Уррака. — В точности по Генриху Гейне. Два дня вдохновенно строчил пёрышком и о своём гниловатом мирке не вспоминал. Вот оно и то самое вышло. Да вы пейте, пейте. Спиртного на том свете вам нипочём не дадут.
С некоторым недоумением Виктор посмотрел на свою руку, сжимающую даже не полупустую упаковку, а ручку фарфоровой чашки, где курилось паром нечто тёмное. Такие же точно посудинки были на подносе, который сам собой возник в руках женщины. Краем глаза Виктор отметил, что поднос был серебряный с чернью, кубачинской работы, а чашки — из блестящей белой керамики.
